Эта подборка моих любимых стихов. Надеюсь, те из них, которых Вы еще не знаете, Вам 
понравятся. Следует понимать, что подборка комплектовалась на основе электронных сборников, 
реже - набиралась со слуха или перепечатывалась с бумажных изданий. Поэтому могут быть ошибки, 
неточности, опечатки - все, что угодно. Оформить я старался все единообразно, но стиль 
оформления все-таки нестабилен. Порядок приближенный к хронологическому. Читайте.
                                                                             Алексей Меллер

Афанасий Фет

Напрасно!
Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;
Тебе улыбаюсь, а внутренно горько я плачу,
Напрасно.

Разлука!
Душа человека какие выносит мученья!
А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.
Стою как безумный, еще не постиг выраженья:
Разлука.

Свиданье!
Разбей этот кубок: в нем капля надежды таится.
Она-то продлит и она-то усилит страданье,
И в жизни туманной всё будет обманчиво сниться
Свиданье.

Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.

Но больно,
Что жребии жизни святым побужденьям враждебны;
В груди человека до них бы добраться довольно...
Нет! вырвать и бросить; те язвы, быть может, целебны,-
Но больно.





Роберт Бернс

МАКФЕРСОН ПЕРЕД КАЗНЬЮ

     Так весело,
     Отчаянно
     Шел к виселице он.
     В последний час
     В последний пляс
     Пустился Макферсон.

- Привет вам, тюрьмы короля,
Где жизнь влачат рабы!
Меня сегодня ждет петля
И гладкие столбы.

В полях войны среди мечей
Встречал я смерть не раз,
Но не дрожал я перед ней -
Не дрогну и сейчас!

Разбейте сталь моих оков,
Верните мой доспех.
Пусть выйдет десять смельчаков,
Я одолею всех.

Я жизнь свою провел в бою,
Умру не от меча.
Изменник предал жизнь мою
Веревке палача.

И перед смертью об одном
Душа моя грустит,
Что за меня в краю родном
Никто не отомстит.

Прости, мой край! Весь мир, прощай!
Меня поймали в сеть.
Но жалок тот, кто смерти ждет,
Не смея умереть!

     Так весело,
     Отчаянно
     Шел к виселице он.
     В последний час
     В последний пляс
     Пустился Макферсон.




x x x

Давно ли цвел зеленый дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.

Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва.
Но снова май придет в наш край
И зашумит листва...

Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.

Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.






Редьяд Киплинг

ЭПИТАФИИ
1914-1918

Политик

Я трудиться не умел, грабить не посмел,
Я всю жизнь свою с трибуны лгал доверчивым и юным,
Лгал - птенцам.
Встретив всех, кого убил, всех, кто мной обманут был,
Я спрошу у них, у мертвых, бьют ли на том свете морду
Нам - лжецам?

Эстет

Я отошел помочиться не там, где вся солдатня.
И снайпер в ту же секунду меня на тот свет отправил.
Я думаю, вы не правы, высмеивая меня,
Умершего принципиально, не меняя своих правил.

Командир морского конвоя

Нет хуже работы - пасти дураков.
Бессмысленно храбрых - тем более.
Но я их довел до родных берегов
Своею посмертною волею.

Эпитафия канадцам

Все отдав, я не встану из праха,
Мне не надо ни слов, ни похвал.
Я не жил, умирая от страха,
Я, убив в себе страх, воевал.

Бывший клерк

Не плачьте! Армия дала
Свободу робкому рабу.
За шиворот приволокла
Из канцелярии в судьбу,

Где он, узнав, что значит сметь,
Набрался храбрости - любить
И, полюбив,-пошел на смерть,
И умер. К счастью, может быть.

Новичок

Они быстро на мне поставили крест -
В первый день, первой пулей в лоб.
Дети любят в театре вскакивать с мест -
Я забыл, что это - окоп.

Новобранец

Быстро, грубо и умело за короткий путь земной
И мой дух, и мое тело вымуштровала война.
Интересно, что способен сделать Бог со мной
Сверх того, что уже сделал старшина?

Трус

Я не посмел на смерть взглянуть
В атаке среди бела дня,
И люди, завязав глаза,
К ней ночью отвели меня.

Ординарец

Я знал, что мне он подчинен и, чтоб спасти меня,-умрет.
Он умер, так и не узнав, что надо б все наоборот!

Двое

А. - Я был богатым, как раджа.
Б. - А я был беден.
Вместе. - Но на тот свет без багажа
Мы оба едем.




"ПРОВОДИТЕ МЕНЯ ДОМОЙ"   Перевод Д. Закса

     Я не знал никого, кто б сравнился с ним,
         Ни в пехоте, ни в конных полках.
И уж раз таким он был, то и, стало быть, погиб,
         Ведь иначе лучшим никак.

     Что ж, по последней затяжке, и проводите меня!
     Ну-ка, хлебните из фляжки и проводите меня!
       Слышите, бьет, бьет барабан,
        Проводите меня домой!

     А кобыла его ржала день и ночь,
          Всполошила наш весь бивак,
И не стала брать овса, все, живая тварь, ждала,
          Ведь иначе твари никак.

     А девчонка его сержанта нашла,
         Хоть прошло-то всего пустяк,
И поймала на крючок, окрутилась в церкви с ним,
         Ведь девчонке иначе никак.

     Мы недавно поцапались с ним, а он
            Не слабак, и я не слабак.
Я теперь и сам не рад, только поздно пожалел,
          Ведь поправить нельзя никак.

     Мне такого друга уже не найти
         Ни у нас, ни в других полках,
Я  нашивки, кошт отдам, лишь бы  жив он был, да  что ж?
         Ведь его не вернешь никак.

    Что  ж, по последней затяжке, и проводите меня!
    Ну-ка, хлебните из фляжки и проводите меня!
      Слышите флейты поют, поют,
        Проводите меня домой!

     Увозите его! Ему не было равных и нету.
     Увозите его! Наклоните знамена к лафету.
     Увозите его! Он уходит к другим берегам.
     Увозите его! Плачут флейты и бьет барабан.

     Ну-ка, "тринадцать из строя", и проводите меня!
     "По три холостых в честь героя", и проводите меня!
      О, превыше женской любви,
        Проводите меня домой!




СЕРЫЕ ГЛАЗА - РАССВЕТ...   Перевод К. Симонова

Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.

Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.

Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.

Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.

Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.

Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины -
Все четыре этих цвета.


ПЕСНЬ МЕРТВЫХ  Перевод  Н. Голя

Разносится песнь мертвых - над Севером, где впотьмах
Все смотрят в сторону Полюса те, кто канул во льдах.

Разносится песнь мертвых - над Югом, где взвыл суховей,
Где динго скулит, обнюхивая скелеты людей и коней.

Разносится песнь мертвых - над Востоком, где средь лиан
Громко буйвол шкает из лужи и в джунглях вопит павиан.

Разносится песнь мертвых - над Западом, в лживых снегах,
Где стали останки на каждой стоянке добычей росомах, -

              Ныне  слушайте песнь мертвых!

                            I

Мы так жадно мечтали! Из городов, задыхающихся от людей,
Нас, изжаждавшихся, звал горизонт, обещая сотни путей.
Мы видели их, мы слышали их, пути на краю земли,
И вела нас Сила превыше земных, и иначе мы не могли.
Как олень убегает от стада прочь, не разбирая пути,
Уходили мы, веря, как дети, в то, что сумеем дойти.
Убывала еда, убегала вода, но жизнь убивала быстрей,
Мы ложились, и нас баюкала смерть, как баюкает ночь детей.
Здесь мы лежим: в барханах, в степях, в болотах среди гнилья,
Чтоб дорогу нашли по костям сыновья, как по вехам, шли сыновья!
По костям, как по вехам! Поля Земли удобрили мы для вас,
И взойдет посев, и настанет час - и настанет цветенья час!
По костям! Мы заждались у наших могил, у потерянных нами дорог
Властной поступи ваших  хозяйских ног, грома тысяч сыновьих
                                                       сапог.
По костям, как по вехам! Засеяли мир мы костями из края в край -
Так кому же еще, как не вам, сыновья, смертоносный снять урожай?

             ...И Дрейк добрался до мыса Горн,
             И Англия стала империей.
             Тогда наш оплот воздвигся из вод,
             Неведомых вод, невиданных волн.
             (И Англия стала империей!)

            Наш вольный приют даст братьям приют
            И днем, и глубокой ночью.
            Рискуй, голытьба, - на карте судьба,
            Не встретились там, так встретимся тут.
            (Днем или поздней ночью!)

            Да будет так! Мы залогом тому,
            Что было сказано здесь.
            Покинув свой дом, мы лучший найдем,
            Дорога зовет, и грусть ни к чему.
            (И этим сказано все!)

                       II

Наше море кормили мы тысячи лет
И поныне кормим собой,
Хоть любая волна давно солона
И солон морской прибой:
Кровь англичан пьет океан
Веками - и все не сыт.
Если жизнью надо платить за власть -
Господи, счет покрыт!

Поднимает здесь любой прилив
Доски умерших кораблей,
Оставляет здесь любой отлив
Мертвецов на сырой земле -
Выплывают они на прибрежный песок
Из глухих пропастей дна.
Если жизнью надо платить за власть -
Господи, жизнью платить за власть! -
Мы заплатили сполна!

Нам кормить наше море тысячи лет
И в грядущем, как в старину.
Нам, давным-давно пошедшим на дно,
Или вам, идущим ко дну,-
Всем лежать средь снастей своих кораблей,
Средь останков своих бригантин.
Если жизнью надо платить за власть -
Господи, жизнью платить за власть,
Господи, собственной жизнью за власть! -
Каждый из нас властелин!






Эдгар По

ВОРОН
(один из множества переводов классического стиха)

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий, 
Задремал я над страницей фолианта одного, 
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал, 
Будто глухо так затукал в двери дома моего. 
"Гость,-сказал я,-там стучится в двери дома моего. 
Гость-и больше ничего". 

Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный, 
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер. 
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали 
Облегченье от печали по утраченной Линор, 
По святой, что там, в Эдеме ангелы зовут Линор,- 
Безыменной здесь с тех пор. 

Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах 
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего, 
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало: 
"Это гость лишь запоздалый у порога моего, 
Гость какой-то запоздалый у порога моего, 
Гость-и больше ничего". 

И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга. 
"Извините, сэр иль леди,-я приветствовал его,- 
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки, 
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего, 
Что я вас едва услышал",-дверь открыл я: никого, 
Тьма-и больше ничего. 

Тьмой полночной окруженный, так стоял я. погруженный 
В грезы, что еще не снились никому до этих пор; 
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака, 
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!" 
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!" 
Прошептало, как укор. 

В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери 
И услышал стук такой же, но отчетливей того. 
"Это тот же стук недавний,- я сказал,-в окно за ставней, 
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего, 
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,- 
Ветер - больше ничего". 

Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний, 
Шумно оправляя траур оперенья своего; 
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо; 
С видом леди или лорда у порога моего, 
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего 
Сел-и больше ничего. 

И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале, 
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор, 
Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен, 
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер, 
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?" 
Каркнул Ворон: "Nevermore". 

Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей, 
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор; 
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться, 
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор, 
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор, 
Птица с кличкой "Nevermore". 

Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти 
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор. 
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши, 
И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор, 
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор". 
Каркнул Ворон: "Nevermore". 

При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном. 
И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор, 
Перенял он это слово от хозяина такого, 
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор, 
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор 
Слышал в этом "Nevermore". 

И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали, 
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор, 
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом, 
Что хотел сказать тем словом ворон, вещий с давних пор, 
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор, 
Хриплым карком: "Nevermore". 

Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой, 
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор, 
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной 
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор, 
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор 
Никогда, о nevermore! 

Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма 
И ступили серафимы в фимиаме на ковер. 
Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной 
Шлет непентес - исцеленье от любви твоей к Линор! 
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!" 
Каркнул Ворон: "Nevermore!" 

Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! 
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор 
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу, 
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор, 
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?" 
Каркнул Ворон: "Nevermore!" 

Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий! 
Если только бог над нами свод небесный распростер, 
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми, 
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор - 
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?" 
Каркнул Ворон: "Nevermore!" 

"Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! - 
Я, вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в ночной простор, 
Не оставив здесь, однако, черного пера. как знака 
Лжи. что ты принес из мрака! С бюста траурный убор 
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!" 
Каркнул Ворон: "Nevermore!" 

И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья, 
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор; 
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, 
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер. 
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор. 
Никогда, о, nevermore! 

Перевод М. Зенкевича, 1946





Честертон

Клубились тучи, ветер выл,
и мир дышал распадом
В те дни, когда мы вышли в путь
с неомраченным взглядом.
Наука славила свой нуль,
искусством правил бред;
Лишь мы смеялись, как могли,
по молодости лет.
Уродливый пороков бал
нас окружал тогда -
Распутство без веселья
и трусость без стыда.
Казался проблеском во тьме
лишь Уистлера вихор,
Мужчины, как берет с пером,
носили свой позор.
Как осень, чахла жизнь, а смерть
жужжала, как комар;
Воистину был этот мир
непоправимо стар.
Они сумели исказить
и самый скромный грех,
Честь оказалась не в чести, -
но, к счастью, не для всех.
Пусть были мы глупы, слабы
перед напором тьмы -
Но черному Ваалу
не поклонились мы,
Ребячеством увлечены,
мы строили с тобой
Валы и башни из песка,
чтоб задержать прибой.
Мы скоморошили вовсю
и, видно, неспроста:
Когда молчат колокола,
звенит колпак шута.

Но мы сражались не одни,
подняв на башне флаг,
Гиганты брезжили меж туч
и разгоняли мрак.
Я вновь беру заветный том,
я слышу дальний зов,
Летящий с Поманока
бурливых берегов;
"Зеленая гвоздикам
увяла вмиг, увы! -
Когда пронесся ураган
над листьями травы;
И благодатно и свежо,
как в дождь синичья трель,
Песнь Тузиталы разнеслась
за тридевять земель.
Так в сумерках синичья трель
звенит издалека,
В которой правда и мечта,
отрада и тоска.
Мы были юны, и Господь
еще сподобил нас
Узреть Республики триумф
и обновленья час,
И обретенный Град Души,
в котором рабства нет, -
Блаженны те, что в темноте
уверовали в свет.

То повесть миновавших дней;
лишь ты поймешь один,
Какой зиял пред нами ад,
таивший яд и сплин,
Каких он идолов рождал,
давно разбитых в прах,
Какие дьяволы на нас
нагнать хотели страх.
Кто это знает, как не ты,
кто так меня поймет?
Горяч был наших споров пыл,
тяжел сомнений гнет.
Сомненья гнали нас во тьму
по улицам ночным;
И лишь с рассветом в головах
рассеивался дым.
Мы, слава Богу, наконец
пришли к простым вещам,
Пустили корни - и стареть
уже не страшно нам.
Есть вера в жизни, есть семья,
привычные труды;
Нам есть о чем потолковать,
но спорить нет нужды.

Перевод Г. М. Кружкова.






Марина Цветаева

ТАК ВСЛУШИВАЮТСЯ...

1

Так вслушиваются (в исток
Вслушивается -- устье).
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь -- до потери чувства!

Так в воздухе, который синь-
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.

Так вчувствовывается в кровь
Отрок -- доселе лотос.
...Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.


2
Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в глоток:
Вглубь -- до потери чувства!

Так в ткань врабатываясь, ткач
Ткет свой последний пропад.
Так дети, вплакиваясь в плач,
Вшептываются в шепот.

Так вплясываются... (Велик
Бог -- посему крутитесь!)
Так дети, вкрикиваясь в крик,
Вмалчиваются в тихость.

Так жалом тронутая кровь
Жалуется -- без ядов!
Так вбаливаются в любовь:
Впадываются в: падать.

        3 мая 1923




ДИАЛОГ ГАМЛЕТА С СОВЕСТЬЮ

-- На дне она, где ил
И водоросли... Спать в них
Ушла, -- но сна и там нет!
-- Но я ее любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
    -- Гамлет!

На дне она, где ил:
Ил!.. И последний венчик
Всплыл на приречных бревнах...
-- Но я ее любил
Как сорок тысяч...
    -- Меньше,
Все ж, чем один любовник.

На дне она, где ил.
-- Но я ее --
    (недоуменно)
    любил??

        5 июня 1923




По холмам -- круглым и смуглым,
Под лучом -- сильным и пыльным.
Сапожком -- робким и кротким --
За плащом -- рдяным и рваным.

По пескам -- жадным и ржавым,
Под лучом -- жгущим и пьющим,
Сапожком -- робким и кротким --
За плащом -- следом и следом.

По волнам -- лютым и вздутым,
Под лучом -- гневным и древним,
Сапожком -- робким и кротким --
За плащом -- лгущим и лгущим...

        25 апреля 1921



        
ПОЭМА КОНЦА

1

В небе, ржавее жести,
Перст столба.
Встал на означенном месте,
Как судьба.

- Бе'з четверти. Исправен?
- Смерть не ждет.
Преувеличенно-плавен
Шляпы взлет.

В каждой реснице - вызов.
Рот сведен.
Преувеличенно-низок
Был поклон.

- Бе'з четверти. Точен?-
Голос лгал.
Сердце упало: что с ним?
Мозг: сигнал!

______ 

Небо дурных предвестий:
Ржавь и жесть.
Ждал на обычном месте.
Время: шесть.

Сей поцелуй без звука:
Губ столбняк.
Так - государыням руку,
Мертвым - так...

Мчащийся простолюдин
Локтем-в бок.
Преувеличенно-нуден
Взвыл гудок.

Взвыл, - как собака, взвизгнул,
Длился, злясь.
(Преувеличенность жизни
В смертный час.)

То, что вчера - по пояс,
Вдруг - до звезд.
(Преувеличенно, то есть:
Во весь рост.)

Мысленно: милый, милый.
- Час? Седьмой.
В кинематограф, или?..-
Взрыв -Домой!

2

Братство таборное, -
Вот куда вело!
Громом на' голову,
Саблей наголо',

Всеми ужасами
Слов, которых ждем,
Домом рушащимся -
Слово: дом.

______

Заблудшего баловня
Вопль: домой!
Дитя годовалое:
<Дай> и <мой>!

Мой брат по беспутству,
Мой зноб и зной,
Так и'з дому рвутся,
Как ты - домой!

______

Конем, рванувшим коновязь -
Ввысь! - и веревка в прах.
- Но никакого дома ведь!
- Есть, - в десяти шагах:

Дом на горе. - Не выше ли?
- Дом на верху горы.
Окно под самой крышею.
- <Не от одной зари

Горящее?> Так сызнова
Жизнь? - Простота поэм!
Дом, это значит: и'з дому
В ночь.
       (О, кому повем

Печаль мою, беду мою,
Жуть, зеленее льда?..)
- Вы слишком много думали,
Задумчивое: - Да.

3

И - набережная. Воды' 
Держусь, как толщи плотной.
Семирамидины сады
Висячие - так вот вы!

Воды (стальная полоса
Мертвецкого оттенка)
Держусь, как нотного листка -
Певица, края стенки -

Слепец... Обратно не отдашь?
Нет? Наклонюсь - услышишь?
Всеутолительницы жажд
Держусь, как края крыши

Лунатик...
          Но не от реки
Дрожь, - рождена наядой!
Реки держаться, как руки,
Когда любимый рядом -

И верен...
          Мертвые верны.
Да, но не всем в каморке...
Смерть с левой, с правой стороны -
Ты. Правый бок как мертвый.

Разительного света сноп.
Смех, как грошовый бубен.
- Нам с вами нужно бы...
                        (Озноб)
- Мы мужественны будем?

4

Тумана белокурого
Волна - воланом газовым.
Надышано, накурено,
А главное - насказано!
Чем пахнет? Спешкой крайнею,
Потачкой и грешком:
Коммерческими тайнами
И бальным порошком.

Холостяки семейные
В перстнях, юнцы маститые...
Нашучено, насмеяно,
А главное - насчитано!
И крупными, и мелкими,
И рыльцем, и пушком.
...Коммерческими сделками
И бальным порошком.

(Вполоборота: это вот -
Наш дом? - Не я хозяйкою!)
Один - над книжкой чековой,
Другой - над ручкой лайковой,
А тот - над ножкой лаковой
Работает тишком.
...Коммерческими браками
И бальным порошком.

Серебряной зазубриной
В окне - звезда мальтийская!
Наласкано, налюблено,
А главное - натискано!
Нащипано... (Вчерашняя
Снедь - не взыщи: с душком!)
...Коммерческими шашнями
И бальным порошком.

Цепь чересчур короткая?
Зато не сталь, а платина!
Тройными подбородками
Тряся, тельцы - телятину
Жуют. Над шейкой сахарной
Черт - газовым рожком.
...Коммерческими крахами
И неким порошком -
Бертольда Шварца...
                   Даровит
Был - и заступник людям.
- Нам с вами нужно говорить.
Мы мужественны будем?

5

Движение губ ловлю.
И знаю - не скажет первым.
- Не любите? - Нет, люблю.
- Не любите! - Но истерзан,
Но выпит, но изведен.
(Орлом озирая местность):
- Помилуйте, это - дом?
- Дом - в сердце моем. - Словесность!

Любовь - это плоть и кровь.
Цвет, собственной кровью полит.
Вы думаете, любовь -
Беседовать через столик?

Часочек - и по домам?
Как те господа и дамы?
Любовь, это значит...
                     - Храм?
Дитя, замените шрамом

На шраме! - Под взглядом слуг
И бражников? (Я, без звука:
<Любовь - это значит лук
Натянутый - лук: разлука>.)

- Любовь, это значит - связь.
Всё врозь у нас: рты и жизни.
(Просила ж тебя: не сглазь!
В тот час, в сокровенный, ближний,

Тот час на верху горы
И страсти. Memento - паром:
Любовь - это все дары
В костер, - и всегда - задаром!)

Рта раковинная щель
Бледна. Не усмешка - опись.
- И прежде всего одна
Постель.
        - Вы хотели: пропасть

Сказать? - Барабанный бой
Перстов. - Не горами двигать!
Любовь, это значит...
                     - Мой.
Я вас понимаю. Вывод?

______

Перстов барабанный бой
Растет. (Эшафот и площадь.)
- Уедем. - А я: умрем,
Надеялась. Это проще! 

Достаточно дешевизн:
Рифм, рельс, номеров, вокзалов...
- Люоовь, это значит: жизнь.
- Нет, и'наче называлось 

У древних...
            - Итак?-
                    Лоскут
Платка в кулаке, как рыба.
- Так едемте? - Ваш маршрут?
Яд, рельсы, свинец - на выбор!

Смерть - и никаких устройств!
- Жизнь! - Как полководец римский,
Орлом озирая войск
Остаток.
        - Тогда простимся.

6

- Я этого не хотел.
Не этого. (Молча: слушай!
Хотеть - это дело тел,
А мы друг для друга-души

Отныне...) - И не сказал.
(Да, в час, когда поезд подан,
Вы женщинам, как бокал,
Печальную честь ухода

Вручаете...) - Может, бред?
Ослышался? (Лжец учтивый,
Любовнице как букет.
Кровавую честь разрыва

Вручающий...) - Внятно: слог
За слогом, итак - простимся,
Сказали вы? (Как платок,
В час сладостного бесчинства.

Уроненный...) - Битвы сей
Вы - Цезарь. (О, выпад наглый!
Противнику - как трофей,
Им отданную же шпагу

Вручать!) - Продолжает. (Звон
В ушах...) - Преклоняюсь дважды:
Впервые опережен
В разрыве. - Вы это каждой?

Не опровергайте! Месть,
Достойная Ловеласа.
Жест, делающий вам честь,
А мне разводящий мясо

От кости. - Смешок. Сквозь смех -
Смерть. Жест. (Никаких хотений.
Хотеть, это дело - тех,
А мы друг для друга - тени

Отныне...) Последний гвоздь
Вбит. Винт, ибо гроб свинцовый.
- Последнейшая из просьб.
- Прошу. - Никогда ни слова

О нас... Никому из... ну...
Последующих. (С носилок
Так раненые - в весну!)
- О том же и вас просила б.

Колечко на память дать?
- Нет. - Взгляд, широко-разверстый,
Отсутствует. (Как печать
На сердце твое, как перстень

На руку твою... Без сцен!
Съем.) Вкрадчивее и тише:
- Но книгу тебе? - Как всем?
Нет, вовсе их не пишите,

Книг...

______

Значит, не надо.
Значит, не надо.
Плакать не надо.

В наших бродячих
Братствах рыбачьих
Пляшут - не плачут.

Пьют, а не плачут.
Кровью горячей
Платят - не плачут.

Жемчуг в стакане
Плавят - и миром
Правят - не плачут.

- Так я' ухожу? - Насквозь
Гляжу. Арлекин, за верность,
Пьеретте своей - как кость
Презреннейшее из первенств

Бросающий: честь конца,
Жест занавеса - Реченье
Последнее. Дюйм свинца
В грудь: лучше бы, горячей бы

И - чище бы...
              Зубы
Втиснула в губы.
Плакать не буду.

Самую крепость -
В самую мякоть.
Только не плакать.

В братствах бродячих
Мрут, а не плачут,
Жгут, а не плачут.

В пепел и в песню
Мертвого прячут
В братствах бродячих.

- Так первая? Первый ход?
Как в шахматы, значит? Впрочем,
Ведь даже на эшафот
Нас первыми просят...
                     - Срочно

Прошу, не глядите! - Взгляд. - 
(Вот-вот уже хлынут градом?
Ну как их запхать назад
В глаза?!) - Говорю, не надо

Глядеть!!!

Внятно и громко,
Взгляд в вышину:
- Милый, уйдемте,
Плакать начну!

______

Забыла! Среди копилок
Живых (коммерсантов - тож!)
Белокурый сверкнул затылок:
Маис, кукуруза, рожь!  

Все заповеди Синая
Смывая - менады мех! -
Голконда волосяная,
Сокровищница утех -

(Для всех!) Не напрасно копит
Природа, не сплошь скупа!
Из сих белокурых тропик,
Охотнику - где тропа

Назад? Наготою грубой
Дразня и слепя до слез,
Сплошным золотым прелюбом
Смеющимся пролилось .

- Не правда ли? - Льнущий, мнущий
Взгляд. В каждой реснице - зуд.
- И главное - эта гуща!
Жест, скручивающий в жгут.

О, рвущий уже одежды -
Жест! Проще, чем пить и есть -
Усмешка! (Тебе надежда,
Увы, на спасенье есть?)

И - сестрински или братски?
Союзнически: союз!
- Не похоронив - смеяться!
(И похоронив - смеюсь.) 

7

И - набережная. Последняя.
Все. Порознь и без руки,
Чурающимися соседями
Бредем. Со стороны реки -

Плач. Падающую соленую
Ртуть слизываю без забот:
Луны огромной Соломоновой
Слезам не выслал небосвод.

Столб. Отчего бы лбом не стукнуться
В кровь? Вдребезги бы, а не в кровь!
Страшащимися сопреступниками
Бредем. (Убитое - Любовь.)

Брось! Разве это двое любящих?
В почь? Порознь? С другими спать?
- Вы понимаете, что будущее -
Там? - Запрокидываюсь вспять.

- Спать! - Новобрачными по коврику..
- Спать! - Всё не попадаем в шаг,
В такт. Жалобно: - Возьмите под руку!
Не каторжники, чтобы так!..

Ток. (Точно мне душою - на руку
Лег! - На руку рукою.) Ток
Бьет, проводами лихорадочными
Рвет, - на душу рукою лег!

Льнет. Радужное все! Что радужнее
Слез? Занавесом, чаще бус,
Дождь.- Я таких не знаю набережных
Кончающихся. - Мост, и:
                       - Ну-с?
Здесь? (Дроги поданы.)
Спо-койных глаз
Взлет. - Можно до дому?
В по-следний раз!

  
8

По-следний мост.
(Руки не отдам, не выну!)
Последний мост,
Последняя мостовина. 

Во-да и твердь.
Выкладываю монеты.
День-га за смерть,
Харонова мзда за Лету.

Мо-неты тень
В руке теневой. Без звука
Мо-неты те.

Итак, в теневую руку -
Мо-неты тень.
Без отсвета и без звяка.
Мо-неты - тем.
С умерших довольно маков.

Мост.

                     ______

Бла-гая часть
Любовников без надежды:
Мост, ты - как страсть:
Условность: сплошное между. 

Гнезжусь: тепло,
Ребро - потому и льну так.
Ни до, ни по:
Прозрения промежуток!

Ни рук, ни ног.
Всей костью и всем упором:
Жив только бок,
О смежный теснюсь которым.

Вся жизнь - в боку!
Он - ухо и он же - эхо.
Желтком к белку
Леплюсь, самоедом к меху

Теснюсь, леплюсь,
Мощусь. Близнецы Сиама,
Что - ваш союз?
Та женщина - помнишь: мамой

Звал? - всё и вся
Забыв, в торжестве недвижном
Те - бя нося,
Тебя не держала ближе.

Поймя! Сжились!
Сбылись! На груди баюкал!
Не - брошусь вниз!
Нырять - отпускать бы руку

При - шлось. И жмусь,
И жмусь... И неотторжима.
Мост, ты не муж:
Любовник - сплошное мимо!

Мост, ты за нас!
Мы реку телами кормим!
Плю-щом впилась,
Клещом - вырывайте с корнем!

Как плющ! как клещ!
Безбожно! Бесчеловечно!
Бро-сать, как вещь,
Меня, ни единой вещи

Не чтившей в сём
Вещественном мире дутом!
Скажи, что сон!
Что ночь, а за ночью - утро,

Эк-спресс и Рим!
Гренада? Сама не знаю,
Смахнув перин
Мопбланы и Гималаи.

Про-гал глубок:
Последнею кровью грею,
Про-слушай бок!
Ведь это куда вернее

Сти-хов... Прогрет
Ведь? Завтра к кому наймешься?
Ска-жи, что бред!
Что нет и не будет мосту

Кон-ца...
          - Конец.

______

- Здесь? - Детский, божеский
Жест. - Ну-с? - Впилась.
- Е-ще немножечко:
В последний раз!

9

Корпусами фабричными, зычными
И отзывчивыми на зов...
Сокровенную, подъязычную
Тайну жен от мужей, и вдов

От друзей - тебе, подноготную
Тайну Евы от древа - вот:
Я не более чем животное,
Кем-то раненное в живот.

Жжет... Как будто бы душу сдернули
С кожей! Паром в дыру ушла
Пресловутая ересь вздорная,
Именуемая душа.

Христианская немочь бледная!
Пар! Припарками обложить!
Да ее никогда и не было!
Было тело, хотело жить,

Жить не хочет.

______

Прости меня! Не хотела!
Вопль вспоротого нутра!
Так смертники ждут расстрела
В четвертом часу утра

За шахматами... Усмешкой
Дразня коридорный глаз.
Ведь шахматные же пешки!
И кто-то играет в нас.

Кто? Боги благие? Воры?
Во весь окоем глазка -
Глаз. Красного коридора
Лязг. Вскинутая доска.

Махорочная затяжка.
Сплёв, пожили значит, сплёв.
...По сим тротуарам в шашку
Прямая дорога: в ров

И в кровь. Потайное око:
Луны слуховой глазок...
......................
И покосившись сбоку:
- Как ты уже далек!

10

Совместный и спло'ченный
Вздрог. - Наша молочная!

Наш остров, наш храм,
Где мы по утрам -

Сброд! Пара минутная! -
Справляли заутреню.

Базаром и за'кисью,
Сквозь-сном и весной...
Здесь кофе был пакостный,
Совсем овсяной!

(Овсом своенравие
Гасить в рысаках!)
Отнюдь не Аравией -
Аркадией пах

Тот кофе...

Но ках улыбалась нам,
Рядком усадив,
Бывалой и жалостной, -
Любовниц седых

Улыбкою бережной:
Увянешь! Живи!
Безумью, безденежью,
Зевку и любви, -

А главное - юности!
Смешку - без причин,
Усмешке - без умысла,
Лицу - без морщин, -

О, главное - юности!
Страстям не по климату!
Откуда-то дунувшей,
Откуда-то хлынувшей

В молочную тусклую:
- Бурнус и Тунис! -
Надеждам и мускулам
Под ветхостью риз...

(Дружочек, не жалуюсь:
Рубец на рубце!)
О, как провожала нас
Хозяйка в чепце

Голландского глаженья...

______

Не довспомнивши, не допонявши,
Точно с праздника уведены...
- Наша улица! - Уже не наша...-
- Сколько раз по ней... - Уже не мы.

- Завтра с западу встанет солнце!
- С Иего'вой порвет Давид!
- Что мы делаем? - Расстаемся.
- Ничего мне не говорит

Сверхбессмыслениейшее слово:
Рас-стаемся. - Одна из ста?
Просто слово в четыре слога,
За которыми пустота.

Стой! По-сербски и по-кроа'тски,
Верно, Чехия в нас чудит?
Рас-ставание. Расставаться...
Сверхъестественнейшая дичь!

Звук, от коего уши рвутся,
Тянутся за предел тоски...
Расставание - не по-русски!
Не по-женски! Не по-мужски!

Не по-божески! Что' мы - овцы,
Раззевавшиеся в обед?
Расставание - по-каковски?
Даже смысла такого нет,

Даже звука! Ну, просто полый
Шум - пилы, например, сквозь сон.
Расставание - просто школы
Хлебникова соловьиный стон,

Лебединый...
            Но как же вышло?
Точно высохший водоем -
Воздух! Руку о руку слышно.
Расставаться - ведь это гром

На' голову... Океан в каюту!
Океании крайний мыс!
Эти улицы - слишком круты:
Расставаться - ведь это вниз,

Под гору... Двух подошв пудовых
Вздох... Ладонь, наконец, и гвоздь!
Опрокидывающий довод:
Расставаться - ведь это врозь, 

Мы же - сросшиеся...

11

Разом проигрывать -
Чище нет!
Загород, пригород:
Дням конец.

Негам (читай - камням),
Дням, и домам, и нам.

Дачи пустующие! Как мать
Старую - так же чту их.

Это ведь действие - пустовать:
Полое не пустует.

(Дачи, пустующие на треть,
Лучше бы вам сгореть!)

Только не вздрагивать,
Рану вскрыв.
За'город, за'город,
Швам разрыв!

Ибо - без лишних слов
Пышных - любовь есть шов.

Шов, а не перевязь, шов - не щит.
- О, не проси защиты! -
Шов, коим мертвый к земле пришит,
Коим к тебе пришита.

(Время покажет еще, каким:
Легким или тройным!)


Так или и'наче, друг, - по швам!
Дребезги и осколки!
Только и славы, что треснул сам:
Треснул, а не расползся!

Что под наметкой - живая жиль
Красная, а не гниль!

О, не проигрывает -
Кто рвет!
Загород, пригород:
Лбам развод.

По слободам казнят
Нынче, - мозгам сквозняк!

О, не проигрывает, кто прочь -
В час, как заря займется.
Целую жизнь тебе сшила в ночь
На'бело, без наметки.

Так не кори же меня, что вкривь.
Пригород: швам разрыв.

Души неприбранные -
В рубцах!..
Загород, пригород...
Яр размах

Пригорода. Сапогом судьбы,
Слышишь - по глине жидкой?
...Скорую руку мою суди,
Друг, да живую нитку

Цепкую - как ее ни канай!
По - следний фонарь?

______

Здесь? Словно заговор -
Взгляд. Низших рас -
Взгляд. - Можно на' гору?
В по-следний раз!

12

Частой гривою
Дождь в глаза. - Холмы.
Миновали пригород.
За' городом мы.

Есть - да нету нам!
Мачеха - не мать!
Дальше некуда.
Здесь околевать.

Поле. Изгородь.
Брат стоим с сестрой.
Жизнь есть пригород.
За' городом строй!

Эх, проигранное
Дело, господа!
Всё-то - пригороды!
Где же города?!

Рвет и бесится
Дождь. Стоим и рвем.
За три месяца
Первое вдвоем!

И у Иова,
Бог, хотел взаймы?
Да не выгорело:
За городом мы!

______

За городом! Понимаешь? За'!
Вне! Перешед вал!
Жизнь - это место, где жить нельзя:
Ев-рейский квартал...

Так не достойнее ль во' сто крат
Стать Вечным Жидом?
Ибо для каждого, кто не гад,
Ев-рейский погром -

Жизнь. Только выкрестами жива!
Иудами вер!
На прокаженные острова!
В ад! - всюду! - но не в

Жизнь, - только выкрестов терпит, лишь
Овец - палачу!
Право-на-жительственный свой лист
Но-гами топчу!

Втаптываю! За Давидов щит -
Месть! - В месиво тел!
Не упоительно ли, что жид
Жить - не' захотел?!

Гетто избранничеств! Вал и ров.
По-щады не жди!
В сём христианнейшем из миров
Поэты - жиды!

13

Так ножи вострят о камень,
Так опилки метлами
Смахивают. Под руками -
Меховое, мокрое.

Где ж вы, двойни:
Сушь мужская, мощь?
Под ладонью -
Слезы, а не дождь!

О каких еще соблазнах -
Речь? Водой - имущество!
После глаз твоих алмазных,
Под ладонью льющихся, -

Нет пропажи
Мне. конец концу!
Глажу - глажу -
Глажу по лицу.

Такова у нас. Маринок,
Спесь,- у нас, полячек-то.
После глаз твоих орлиных,
Под ладонью плачущих...

Плачешь? Друг мой!
Всё мое! Прости!
О, как крупно,
Солоно в горсти!

Жестока слеза мужская:
Обухо'м по темени!
Плачь, с другими наверстаешь
Стыд, со мной потерянный.

Оди - накового
Моря - рыбы! Взмах:
...Мертвой раковиной
Губы на губах.

______

В слезах.
Лебеда -
На вкус.
- А завтра,
Когда
Проснусь?

14

Тропою овечьей -
Спуск. Города гам.
Три девки навстречу.
Смеются. Слезам

Смеются, - всем полднем
Недр, гребнем морским!
Смеются!
        - недолжным,
Позорным, мужским

Слезам твоим, видным
Сквозь дождь - в два рубца!
Как жемчуг - постыдным
На бронзе бойца.

Слезам твоим первым,
Последним, - о, лей! -
Слезам твоим - перлам
В короне моей!

Глаз явно не туплю.
Сквозь ливень - перюсь.
Венерины куклы,
Вперяйтесь! Союз

Сей более тесен,
Чем влечься и лечь.
Само'й Песней Песен
Уступлена речь

Нам, птицам безвестным,
Челом Соломон
Бьет, ибо совместный
Плач - больше, чем сон!

______

И в полые волны
Мглы - сгорблен и равн -
Бесследно, безмолвно -
Как тонет корабль.

Прага.
1 февраля - Иловищи, 8 июня 1924 





Николай Гумилев

БАЛЛАДА

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.

Кони фыркали, били копытом, маня
Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что Солнуе зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.

Много звездных ночей, много огненных дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
и игре моего золотого кольца.

Там, на высях созданья - безумье и снег,
Но коней я ударил свистящим бичом.
Я на выси созданья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.

В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.

И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня -
И Отчаянье было названье ему.




У КАМИНА

Наплывала тень... Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:

"Я пробрался в глубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река.

И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны..."

И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.






Анна Ахматова

* * *

Я с тобой не стану пить вино,
Оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю я - у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.

А у нас - тишь да гладь,
Божья благодать.

А у нас - светлых глаз
Нет приказу поднимать.

1913, Декабрь






Владимир Маяковский

* * *

Этот вечер решал -
не в любовники выйти ль нам? -
темно,
никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
и действительно
я,
наклонясь,
сказал ей,
как добрый родитель:
"Страсти крут обрыв -
будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
будьте добры".






Давид Самойлов

ИВАН И ХОЛОП

Ходит Иван по ночному покою,
Бороду гладит узкой рукой.
То ль ему совесть спать не дает,
То ль его черная дума томит.

Дерзкие очи в Ивана вперя,
Ванька-холоп глядит на царя.
-- Помни, холоп непокорный и вор,
Что с государем ведешь разговор!

Думаешь, сладко ходить мне в царях,
Если повсюду враги да беда:
Турок и швед сторожат на морях,
С суши - ногаи, да лях, да орда.
Мыслят сгубить православных христьян,
Русскую землю загнали бы в гроб!
Сладко ли мне? - вопрошает Иван.
--Горько тебе, - отвечает холоп.

--А  опереться могу на кого?
Лисы - бояре, да волки - князья.
С младости друга имел одного, --
Где он, тот друг, и иные друзья?
Сын был, наследник, мне Господом дан.
Ведаешь, раб, отчего он усоп?
Тяжко ли мне? -- вопрошает Иван.
--Тяжко тебе, -- отвечает холоп.

-- Думаешь, царь-де наш гневен и слеп,
Он-де не ведает нашей нужды.
Знаю, что потом посолен твой хлеб,
Знаю, что терпришь от зла и вражды.
Пытан в застенке, клещами ты рван,
Царским клеймом опечатан твой лоб.
Худо тебе? -- вопрошает Иван.
-- Худо! -- отвечает холоп.

-- Ты ли меня не ругал, не честил,
Врал за вином про лихие дела!
Я бы тебя, неразумный, простил,
Если б повадка другим не была.
Косточки хрустнут на дыбе, смутьян!
Криком Малюту не вгонишь в озноб!
Страшно тебе? -- вопрошает Иван.
--Ох, страшно! -- отвечает холоп.

--Ты милосердья, холоп, не проси:
Нет милосердных царей на Руси.
Русь -- что корабль. Пред ней - океан.
Кормчий  - гляди, чтоб корабль не потоп!...
Правду ль реку? -- вопрошает Иван.
-- Бог разберет, -- отвечает холоп.





Александр Галич

НОМЕРА
                                   И.Б.

Вьюга листья на крыльцо намела,
Глупый ворон прилетел под окно
И выкаркивает мне номера
Телефонов, что умолкли давно.

Словно сдвинулись во мгле полюса,
Словно сшиблись над огнем топоры -
Оживают в тишине голоса
Телефонов довоенной поры.

И внезапно обретая черты,
Шепелявит озорной голосок:
- Пять-тринадцать-сорок три, это ты?
Ровно в восемь приходи на каток!

Пляшут галочьи следы на снегу,
Ветер ставнею стучит на бегу,
Ровно в восемь я прийти не могу...
Да и в девять я прийти не могу!

Ты напрасно в телефон не дыши,
На заброшенном катке ни души,
И давно уже свои "бегаши"
Я старьевщику отдал за гроши.

И совсем я говорю не с тобой,
А с надменной телефонной судьбой,
Я приказываю:
- Дайте отбой!
Умоляю:
- Поскорее отбой!

Но печально из ночной темноты,
Как надежда
И упрек,
И итог:
- Пять-тринадцать-сорок три, это ты?
Ровно в восемь приходи на каток!






Иосиф Бродский

НАТЮРМОРТ

          Verra la morte e avra tuoi occhi.
           C. Pavese1

   I

Вещи и люди нас
окружают. И те,
и эти терзают глаз.
Лучше жить в темноте.

Я сижу на скамье
в парке, глядя вослед
проходящей семье.
Мне опротивел свет.

Это январь. Зима.
Согласно календарю.
Когда опротивеет тьма,
тогда я заговорю.

   II

Пора. Я готов начать.
Не важно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.

О чем? О днях, о ночах.
Или же -- ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о

людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать2 на ветру.

   III

Кровь моя холодна.
Холод ее лютей
реки, промерзшей до дна.
Я не люблю людей.

Внешность их не по мне.
Лицами их привит
к жизни какой-то не-
покидаемый вид.

Что-то в их лицах есть,
что противно уму.
Что выражает лесть
неизвестно кому.

   IV

Вещи приятней. В них
нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них -- и внутри нутра.

Внутри у предметов -- пыль.
Прах. Древоточец-жук.
Стенки. Сухой мотыль.
Неудобно для рук.

Пыль. И включенный свет
только пыль озарит.
Даже если предмет
герметично закрыт.

   V

Старый буфет извне
так же, как изнутри,
напоминает мне
Нотр-Дам де Пари.

В недрах буфета тьма.
Швабра, епитрахиль
пыль не сотрут. Сама
вещь, как правило, пыль

не тщится перебороть,
не напрягает бровь.
Ибо пыль -- это плоть
времени; плоть и кровь.

   VI

Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,

поднося, хоть дышу,
зеркало мне ко рту, --
как я переношу
небытие на свету.

Я неподвижен. Два
бедра холодны, как лед.
Венозная синева
мрамором отдает.

   VII

Преподнося сюрприз
суммой своих углов,
вещь выпадает из
миропорядка слов.

Вещь не стоит. И не
движется. Это -- бред.
Вещь есть пространство, вне
коего вещи нет.

Вещь можно грохнуть, сжечь,
распотрошить, сломать.
Бросить. При этом вещь
не крикнет: "Ебена мать!"

   VIII

Дерево. Тень. Земля
под деревом для корней.
Корявые вензеля.
Глина. Гряда камней.

Корни. Их переплет.
Камень, чей личный груз
освобождает от
данной системы уз.

Он неподвижен. Ни
сдвинуть, ни унести.
Тень. Человек в тени,
словно рыба в сети.

   IX

Вещь. Коричневый цвет
вещи. Чей контур стерт.
Сумерки. Больше нет
ничего. Натюрморт.

Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
"Смерть придет, у нее
будут твои глаза".

   X

Мать говорит Христу:
-- Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть мертв или жив?

Он говорит в ответ:
-- Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

        1971

1 Придет смерть, и  у нее будут  твои глаза (ит.). Ч. Павезе. (прим. в СИБ)

2 Неоднозначность  "пи'сать" -- "писа'ть";  в переводе в SP  -- "write"
("писа'ть"). -- С. В.





ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ (ИЗ МАРЦИАЛА)

Нынче ветрено и волны с перехлестом.
   Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
   чем наряда перемена у подруги.

Дева тешит до известного предела --
   дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
   ни объятья невозможны, ни измена!

   ___

Посылаю тебе, Постум, эти книги.
   Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
   Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
   Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных --
   лишь согласное гуденье насекомых.

   ___

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
   был купцом он -- деловит, но незаметен.
Умер быстро -- лихорадка. По торговым
   он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним -- легионер, под грубым кварцем.
   Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
   Даже здесь не существует, Постум, правил.

   ___

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
   но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
   лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далёко, и от вьюги.
   Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники -- ворюги?
   Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

   ___

Этот ливень переждать с тобой, гетера,
   я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела --
   все равно что драхму требовать от кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
   Чтобы лужу оставлял я -- не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
   он и будет протекать на покрывало.

   ___

Вот и прожили мы больше половины.
   Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
   Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
   Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, -- или где там?
   Неужели до сих пор еще воюем?

   ___

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
   Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
   Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
   Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
   и скажу, как называются созвездья.

   ___

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
   долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
   там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
   в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
   чтоб за ту же и оплакивали цену.

   ___

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
   Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
   Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.
   Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке -- Старший Плиний.
   Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

        март 1972



ПЕСНЯ НЕВИННОСТИ, ОНА ЖЕ -- ОПЫТА

          "On a cloud I saw a child,
          and he laughing said to me..."
           W. Blake

   1

Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
не ходить в пальто, но в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
   мы, готовя уроки, хотим не плакать.

Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.
То, что нам приснится, и станет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ -- они нас.
   Это самое лучшее: плюс на минус.

Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмем в супруги,
   и не будем чаять души в друг друге.

Потому что у куклы лицо в улыбке,
мы, смеясь, свои совершим ошибки.
И тогда живущие на покое
   мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

   2

Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим иодом.
Наши окна завешены будут тюлем,
   а не забраны черной решеткой тюрем.

Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые брошки приколем к платьям.
   Если кто без денег, то мы заплатим.

Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
   и увидим Акрополь и Мону Лизу.

Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
   двадцать мест поехать куда получим.

   3

Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
чем ворона в виду огородных пугал.
   Согрешивши, мы сами и станем в угол.

Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
в окружении внуков и внучек. Если
их не будет, дадут посмотреть соседи
   в телевизоре гибель шпионской сети.

Как нас учат книги, друзья, эпоха:
завтра не может быть также плохо,
как вчера, и слово сие писати
   в tempi следует нам passati.

Потому что душа существует в теле,
жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
   ибо так вкуснее: нам так сказали.

   ___

     "Hear the voice of the Bard!"
      W. Blake

   1

Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не дадим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
   Нам смеяться стыдно и скушно плакать.

Мы дугу не гнем пополам с медведем.
Мы на сером волке вперед не едем,
и ему не встать, уколовшись шприцем
   или оземь грянувшись, стройным принцем.

Зная медные трубы, мы в них не трубим.
Мы не любим подобных себе, не любим
тех, кто сделан был из другого теста.
Нам не нравится время, но чаще -- место.

Потому что север далек от юга,
наши мысли цепляются друг за друга.
Когда меркнет солнце, мы свет включаем,
   завершая вечер грузинским чаем.

   2

Мы не видим всходов из наших пашен.
Нам судья противен, защитник страшен.
Нам дороже свайка, чем матч столетья.
   Дайте нам обед и компот на третье.

Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки,
бородавок на пальцах и прочей мрази.
   Подарите нам тюбик хорошей мази.

Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.
Мы не знаем, зачем на деревьях листья.
И, когда их срывает Борей до срока,
   ничего не чувствуем, кроме шока.

Потому что тепло переходит в холод,
наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
   чтоб искать отличье орла от цапли.

   3

Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
   Мы не знаем, кому нам сказать "не надо".

Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
или сына в майке не встать нам снами.
   Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.

То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжем бумаги.
   Дайте нам припасть напоследок к фляге.

Почему все так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
   Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

        1972




x x x
(фрагмент)

Это -- ряд наблюдений. В углу -- тепло.
Взгляд оставляет на вещи след.
Вода представляет собой стекло.
Человек страшней, чем его скелет.

Зимний вечер с вином в нигде.
Веранда под натиском ивняка.
Тело покоится на локте,
как морена вне ледника.

Через тыщу лет из-за штор моллюск
извлекут с проступившем сквозь бахрому
оттиском "доброй ночи" уст,
не имевших сказать кому.

        1975 -- 1976




СТИХИ О СЛЕПЫХ МУЗЫКАНТАХ

Слепые блуждают
    ночью.
Ночью намного проще
перейти через площадь.

Слепые живут
    наощупь,
трогая мир руками,
не зная света и тени
и ощущая камни:
из камня делают
    стены.
За ними живут мужчины.
Женщины.
   Дети.
    Деньги.
Поэтому
несокрушимые
лучше обойти
    стены.
А музыка -- в них
упрется.
Музыку поглотят камни.
И музыка
умрет в них,
захватанная руками.
Плохо умирать ночью.
Плохо умирать
    наощупь.

Так, значит, слепым -- проще...
Слепой идет
    через площадь.

        

* Текст приводится по СИП. -- С. В.




ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА

Нет, мы не стали глуше или старше,
мы говорим слова свои, как прежде,
и наши пиджаки темны все так же,
и нас не любят женщины все те же.

И мы опять играем временами
в больших амфитеатрах одиночеств,
и те же фонари горят над нами,
как восклицательные знаки ночи.

Живем прошедшим, словно настоящим,
на будущее время не похожим,
опять не спим и забываем спящих,
и так же дело делаем все то же.

Храни, о юмор, юношей веселых
в сплошных круговоротах тьмы и света
великими для славы и позора
и добрыми -- для суетности века.

        1960




x x x

Я шел сквозь рощу, думая о том,
что сосны остаются за плечами,
должно быть, так, как листья под кустом:
гниют и растворяются ночами.
Что существует то, что впереди;
как например бетон, который залит
в песок, с автомобилем на груди,
где ждут меня, но что-то не сигналят.

Я быстро шел среди вечерней мглы,
мой шаг шуршал, но все кругом уснуло.
Я задевал ладонью за стволы,
и пару раз меж них шоссе мелькнуло.
Я полчаса тропинки расплетал,
потом солдатским шагом расторопным
я на бугор взбежал и увидал:
шоссе пустынным было и неровным.
Но небо, подгибая провода,
не то сливалось с ним, не то касалось.
Я молча оглянулся, и тогда
совсем другой мне роща показалась.

        20 октября 1962




x x x

К семейному альбому прикоснись
движением, похищенным (беда!)
у ласточки, нырнувшей за карниз,
похитившей твой локон для гнезда.

А здесь еще, смотри, заметены
метелью придорожные холмы.
Дом тучами придавлен до земли,
березы без ума от бахромы.

Ни ласточек, ни галок, ни сорок.
И тут кому-то явно не до них.
Мальчишка, атакующий сугроб,
беснуется -- в отсутствие родных.

        16 июня 1964



x x x

Сокол ясный, головы
не клони на скатерть.
Все страдания, увы,
оттого, что заперт.

Ручкой, юноша, не мучь
запертую дверку.
Пистолет похож на ключ,
лишь бородка кверху.

        ноябрь -- декабрь 1964




x x x

     "Работай, работай, работай..."
      А. Блок

     "Не спи, не спи, работай..."
      Б. Пастернак

Смотри: экономя усилья,
под взглядом седых мастеров,
работает токарь Васильев,
работает слесарь Петров.

А в сумрачном доме напротив
директор счета ворошит,
сапожник горит на работе,
приемщик копиркой шуршит.

Орудует дворник лопатой,
и летчик гудит в высоте,
поэт, словно в чем виноватый,
слагает стихи о труде.

О, как мы работаем! Словно
одна трудовая семья.
Работает Марья Петровна,
с ней рядом работаю я.
Работают в каждом киоске,
работают в каждом окне.

Один не работает Бродский,
все больше он нравится мне.

        1964




ПОДРАЖАЯ НЕКРАСОВУ, ИЛИ ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ИВАНОВА

Кажинный раз на этом самом месте
я вспоминаю о своей невесте.
Вхожу в шалман, заказываю двести.

Река бежит у ног моих, зараза.
Я говорю ей мысленно: бежи.
В глазу -- слеза. Но вижу краем глаза
Литейный мост и силуэт баржи.

Моя невеста полюбила друга.
Я как узнал, то чуть их не убил.
Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,
что выдержал характер. Правда, пил.

Я пил как рыба. Если б с комбината
не выгнали, то сгнил бы на корню.
Когда я вижу будку автомата,
то я вхожу и иногда звоню.

Подходит друг, и мы базлаем с другом.
Он говорит мне: Как ты, Иванов?
А как я? Я молчу. И он с испугом
Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.

Их мог бы сделать я ей. Но на деле
их сделал он. И точка, и тире.
И я кричу в ответ: На той неделе.
Но той недели нет в календаре.

Рука, где я держу теперь полбанки,
сжимала ей сквозь платье буфера.
И прочее. В углу на оттоманке.
Такое впечатленье, что вчера.

Мослы, переполняющие брюки,
валялись на кровати, все в шерсти.
И горло хочет громко крикнуть: Суки!
Но почему-то говорит: Прости.

За что? Кого? Когда я слышу чаек,
то резкий крик меня бросает в дрожь.
Такой же звук, когда она кончает,
хотя потом еще мычит: Не трожь.

Я знал ее такой, а раньше -- целой.
Но жизнь летит, забыв про тормоза.
И я возьму еще бутылку белой.
Она на цвет как у нее глаза.

        1968





КОНЕЦ ПРЕКРАСНОЙ ЭПОХИ

Потому что искусство поэзии требует слов,
я -- один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, --
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
   за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф -- победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, --
   это чувство забыл я.

В этих грустных краях всё рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто; туалеты невест -- белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Бельё. И в руках скрипачей --
   деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
   на болтах и на гайках.

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
   Кочет внемлет курантам.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут --
   тут конец перспективы.

То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор -- не кричать же слугу --
   да чешу котофея...

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем -- все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
   колесо паровоза.

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведён в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
   продырявленным вправе.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
   чтоб спросить с тебя, Рюрик.

Зоркость этих времен -- это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить -- динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
   да зелёного лавра.

        декабрь 1969




x x x

           Л. В. Лифшицу

Я всегда твердил, что судьба -- игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако -- сильно.

Я считал, что лес -- только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке -- ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

        1971



1972 ГОД

           Виктору Голышеву

Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Подскользнувшись о вишневую косточку,
я не падаю: сила трения
возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И гордо поет о возрасте.
Это -- уже старение.

Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.

Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
еще не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.

Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло, наконец, искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица -- Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке.

Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.

Все, что и мог потерять, утрачено
начисто. Но и достиг я начерно
все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучание
трогает мало -- пусть жизнь оболгана
или оправдана им надолго, но
старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.

Старение! В теле все больше смертного.
То есть, не нужного жизни. С медного
лба исчезает сияние местного
света. И черный прожектор в полдень
мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
совестно браться за труд Господень.

Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
В страхе. В технической акта трудности.
Это -- влиянье грядущей трупности:
всякий распад начинается с воли,
минимум коей -- основа статистики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!

Я был как все. То есть жил похожею
жизнью. С цветами входил в прихожую.
Пил. Валял дурака под кожею.
Брал, что давали. Душа не зарилась
на не свое. Обладал опорою,
строил рычаг. И пространству впору я
звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!

Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое реченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.

Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на
кровлю. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.

Старение! Возраст успеха. Знания
правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли. Ни против нее, ни за нее
я ничего не имею. Коли ж
переборщат -- возоплю: нелепица
сдерживать чувства. Покамест -- терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
это не разум, а кровь всего лишь.

Данная песня -- не вопль отчаянья.
Это -- следствие одичания.
Это -- точней -- первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевшей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю.

Вот оно -- то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе' не гляжу, ни долу я,
но в пустоту -- чем ее не высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти.

Точно Тезей из пещеры Миноса,
выйдя на воздух и шкуру вынеся,
не горизонт вижу я -- знак минуса
к прожитой жизни. Острей, чем меч его,
лезвие это, и им отрезана
лучшая часть. Так вино от трезвого
прочь убирают, и соль -- от пресного.
Хочется плакать. Но плакать нечего.

Бей в барабан о своем доверии
к ножницам, в коих судьба материи
скрыта. Только размер потери и
делает смертного равным Богу.
(Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки.)
Бей в барабан, пока держишь палочки,
с тенью своей маршируя в ногу!

        18 декабря 1972




ВОЙНА В УБЕЖИЩЕ КИПРИДЫ

Смерть поступает в виде пули из
магнолиевых зарослей, попарно.
Взрыв выглядит как временная пальма,
которую раскачивает бриз.

Пустая вилла. Треснувший фронтон
со сценами античной рукопашной.
Пылает в море новый Фаэтон,
с гораздо меньшим грохотом упавший.

И в позах для рекламного плаката
на гальке, раскаленной добела,
маячат неподвижные тела,
оставшись загорать после заката.

        21 июля 1974





СТИХИ О ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ 1980-ГО ГОДА

          "В полдневный зной в долине Дагестана..."
           М. Ю. Лермонтов

   I

Скорость пули при низкой температуре
сильно зависит от свойств мишени,
от стремленья согреться в мускулатуре
торса, в сложных переплетеньях шеи.
Камни лежат, как второе войско.
Тень вжимается в суглинок поневоле.
Небо -- как осыпающаяся известка.
Самолет растворяется в нем наподобье моли.
И пружиной из вспоротого матраса
поднимается взрыв. Брызгающая воронкой,
как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться
в грунт, покрывается твердой пленкой.

   II

Север, пастух и сеятель, гонит стадо
к морю, на Юг, распространяя холод.
Ясный морозный полдень в долине Чучмекистана.
Механический слон, задирая хобот
в ужасе перед черной мышью
мины в снегу, изрыгает к горлу
подступивший комок, одержимый мыслью,
как Магомет, сдвинуть с места гору.
Снег лежит на вершинах; небесная кладовая
отпускает им в полдень сухой избыток.
Горы не двигаются, передавая
свою неподвижность телам убитых.

   III

Заунывное пение славянина
вечером в Азии. Мерзнущая, сырая
человеческая свинина
лежит на полу караван-сарая.
Тлеет кизяк, ноги окоченели;
пахнет тряпьем, позабытой баней.
Сны одинаковы, как шинели.
Больше патронов, нежели воспоминаний,
и во рту от многих "ура" осадок.
Слава тем, кто, не поднимая взора,
шли в абортарий в шестидесятых,
спасая отечество от позора!

   IV

В чем содержанье жужжанья трутня?
В чем -- летательного аппарата?
Жить становится так же трудно,
как строить домик из винограда
или -- карточные ансамбли.
Все неустойчиво (раз -- и сдуло):
семьи, частные мысли, сакли.
Над развалинами аула
ночь. Ходя под себя мазутом,
стынет железо. Луна от страха
потонуть в сапоге разутом
прячется в тучи, точно в чалму Аллаха.

   V

Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух.
Ввезенная, сваленная как попало
тишина. Растущая, как опара,
пустота. Существуй на звездах
жизнь, раздались бы аплодисменты,
к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.
Убийство -- наивная форма смерти,
тавтология, ария попугая,
дело рук, как правило, цепкой бровью
муху жизни ловящей в своих прицелах
молодежи, знакомой с кровью
понаслышке или по ломке целок.

   VI

Натяни одеяло, вырой в трухе матраса
ямку, заляг и слушай "уу" сирены.
Новое оледененье -- оледененье рабства
наползает на глобус. Его морены
подминают державы, воспоминанья, блузки.
Бормоча, выкатывая орбиты,
мы превращаемся в будущие моллюски,
бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.
Дует из коридора, скважин, квадратных окон.
Поверни выключатель, свернись в калачик.
Позвоночник чтит вечность. Не то что локон.
Утром уже не встать с карачек.

   VII

В стратосфере, всеми забыта, сучка
лает, глядя в иллюминатор.
"Шарик! Шарик! Прием. Я -- Жучка".
Шарик внизу, и на нем экватор.
Как ошейник. Склоны, поля, овраги
повторяют своей белизною скулы.
Краска стыда вся ушла на флаги.
И в занесенной подклети куры
тоже, вздрагивая от побудки,
кладут непорочного цвета яйца.
Если что-то чернеет, то только буквы.
Как следы уцелевшего чудом зайца.

        1980




ПИСЬМО В ОАЗИС

Не надо обо мне. Не надо ни о ком.
Заботься о себе, о всаднице матраца.
Я был не лишним ртом, но лишним языком,
подспудным грызуном словарного запаса.

Теперь в твоих глазах амбарного кота,
хранившего зерно от порчи и урона,
читается печаль, дремавшая тогда,
когда за мной гналась секира фараона.

С чего бы это вдруг? Серебряный висок?
Оскомина во рту от сладостей восточных?
Потусторонний звук? Но то шуршит песок,
пустыни талисман, в моих часах песочных.

Помол его жесток, крупицы -- тяжелы,
и кости в нем белей, чем просто перемыты.
Но лучше грызть его, чем губы от жары
облизывать в тени осевшей пирамиды.

        1994






Юнна Мориц

Майский ливень перечмокал
Ребра кровель, щеки стекол,
Уходя, он плакал, плакал.
А к полудню в бухте нашей
Вдруг запахло щами, кашей -
"Бела Барток" встал на якорь.
И теперь везде матросы:
У ларька, где папиросы,
На качелях, в оперетте.
В лунной арке, ночью в парке
Целовальный бродит ветер
В синей блузе и берете.

Бродит ветер целовальный,
Ветер нежный и печальный
Неминуемой разлуки.
Ветер чистый, ветер честный,
Распахни же ворот тесный
И скрестим в объятиях руки.

Это счастье лучше многих
Благовидных и убогих,
Это счастье без обмана.
Оно горькое, как море,
И туманом станет вскоре,
Потому что даль туманна.

Не пиши мне, пусть над нами
Вечно пенится волнами
Эта нега, эта сила.
Если встретимся мы снова,
Ты увидишь как сурово
С нами время поступило.

Бродит ветер целовальный,
Ветер нежный и печальный
В синей блузе и берете.
Жаль, стоянка маловата,
Юность жаль коротковата...
Чистый ветер, честный ветер.






Евгений Евтушенко

МОРЕ

"Москва - Сухуми"
          мчался через горы.
Уже о море
         были разговоры.
Уже в купе соседнем практиканты
оставили
       и шахматы
              и карты.

Курортники толпились в коридоре,
смотрели в окна:
         "Вскоре будет море!"
Одни,
   схватив товарищей за плечи,
свои припоминали
           с морем встречи.
А для меня
       в музеях и квартирах
оно висело в рамках под стеклом.
Его я видел только на картинах
и только лишь по книгам знал о нем.

И вновь соседей трогал я рукою,
и был в своих вопросах
                 я упрям:
"Скажите,- скоро?..
                А оно - какое?"
"Да погоди,
        сейчас увидишь сам..."
И вот - рывок,
            и поезд - на просторе,
и сразу в мире нету ничего:
исчезло все вокруг -
            и только море,
затихло все,
          и только шум его...
Вдруг вспомнил я:
              со мною так же было.
Да, это же вот чувство,
                но сильней,
когда любовь уже звала,
                    знобила,
а я по книгам только знал о ней.

Любовь за невниманье упрекая,
я приставал с расспросами к друзьям:
"Скажите,- скоро?...
        А она - какая?"
"Да погоди,
        еще узнаешь сам..."

И так же, как сейчас,
            в минуты эти,
когда от моря стало так сине,
исчезло все -
            и лишь она на свете,
затихло все -
        и лишь слова ее...

1952





Инна Лиснянская
(набито с записи, пунктуация произвольная)

От ума до сердца дальше,
Чем от сердца до ума.
Эта истина не старше
И не младше, чем зима,
Где пути столкнулись наши
И сомкнулись наши сны,
И содвинули мы чаши
Ликованья и вины.

От зимы до лета дальше,
Чем от лета до зимы,
Но с тобой об этом раньше
Не догадывались мы.
В наши маетные годы
Жизнь измерить не могла
Путь от первой непогоды
До лилового тепла.

Где на перекрестке лета
Над тщетой могильных плит
В плоской шапке из вельвета
Пижма желтая стоит,
Где татарник, отцветая, 
В серый кутается мех.
Жизнь, так быстро прожитая,
Не мигая смотрит вверх.

Там все то, что с нами было,
Там, боясь извечной тьмы,
Ходит маятник светила
От зимы и до зимы.

От земли до неба дальше,
Чем от неба до земли.
Это знали мы и раньше,
Но предвидеть не могли,
Что и тверди мы содвинем, 
В час содвинув роковой
Наши души - в небе синем,
Наши руки - под землей.






Сергей Юфит

Как крик души, как боль живая,
Как камень в бешеной реке,
Стою в толпе, тебя встречая,
А сердце - рыба на песке.

Шальною птицей на свободе
К судьбе неласковой лечу,
В людском холодном половодье
Я льдинки глаз твоих ищу.

Но лишь увижу,- одурманен,
Загадкой сумрачной замру,
Тяжелый, грубый, словно камень,
А сердце - пламя на ветру.






Дмитрий Быков

???

Опережай в игре на четверть хода,
На полный ход, на шаг, на полшага,
В мороз укройся рубищем юрода,
Роскошной жертвой превзойди врага,
Грозят тюрьмой - просись на гильотину,
Грозят изгнаньем - загодя беги,
Дай два рубля просящему полтину
И скинь ему вдогонку сапоги,
Превысь предел, спасись от ливня в море,
От вшей - в окопе. Гонят за Можай -
В Норильск езжай. В мучении, в позоре,
В безумии - во всем опережай.

Я не просил бы многого. Всего то -
За час до немоты закончить речь,
Разрушить дом за сутки до налета,
За миг до наводнения - поджечь,
Проститься с девкой, прежде чем изменит,
Поскольку девка - то же, что страна,
И раньше, чем страна меня оценит,
Понять, что я не лучше, чем она;
Расквасить нос, покуда враг не тронет,
Раздать запас, покуда не крадут,
Из всех гостей уйти, пока не гонят,
И умереть, когда за мной придут.





СЧАСТЬЯ НЕ БУДЕТ

Олененок гордо ощутил
Между двух ушей два бугорка,
А лисенок притащил в нору
Мышь, которую он сам поймал.
           Галина Демыкина.

Музыка, складывай ноты, захлопывай папку,
Прячь свою скрипку, в прихожей разыскивай шляпку.
Ветер по лужам бежит и апрельскую крутит
Пыль по асфальту подсохшему. Счастья не будет.

Счастья не будет. Винить никого не пристало:
Влажная глина застыла и формою стала,
Стебель твердеет, стволом становясь лучевидным -
Нам ли с тобой ужасаться вещам очевидным?

Будет тревожно, восторженно, сладко, свободно,
Будет томительно, радостно - все, что угодно,-
Счастья не будет. Оставь ожиданья подросткам,
Нынешний возраст подобен гаданию с воском:

Жаркий, в воде застывает, и плачет гадалка.
Миг между жизнью и смертью - умрешь, и не жалко -
Больше не будет единственным нашим соблазном.
Сделался разум стоглазым. Беда несогласным:

Будут метаться, за грань порываться без толку...
Жизнь наша будет подглядывать в каждую щелку.
Воск затвердел, не давая прямого ответа.
Счастья не будет. Да, может, и к лучшему это.

Вольному воля. Один предается восторгам
Эроса. Кто-то политикой, кто-то Востоком
Тщится заполнить пустоты. Никто не осудит.
Мы-то с тобой уже знаем, что счастья не будет.

Век наш вошел в колею, равнодушный к расчетам.
Мы-то не станем просить послаблений, а что там
Бьется, трепещет, не зная, не видя предела, -
Страх ли, надежда ли - наше интимное дело.

Щебень щебечет, и чавкает грязь под стопою.
Чет или нечет - не нам обижаться с тобою.
Желтый трамвай дребезжанием улицу будит.
Пахнет весной, мое солнышко. Счастья не будет.


ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Денису Горелову

Он любил красногубых, насмешливых
хеттеянок... желтокожих египтянок,
неутомимых в любви и безумных в ревности...
дев Бактрии... расточительных мавританок...
гладкокожих аммонитянок... женщин с Севера,
язык которых был непонятен... Кроме того,
любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля.
           А.И.Куприн, "Суламифь"

1.

Что было после? Был калейдоскоп,
Иллюзион, растянутый на годы,
Когда по сотне троп, прости за троп,
Он убегал от собственной свободы -
Так, чтоб ее не слишком ущемить.
А впрочем, поплывешь в любые сети,
Чтоб только в одиночку не дымить,
С похмелья просыпаясь на рассвете.

Здесь следует печальный ряд химер,
Томительных и беглых зарисовок.
Пунктир. Любил он женщин, например,
Из околотусовочных тусовок,
Всегда готовых их сопровождать,
Хотя и выдыхавшихся на старте;
Умевших монотонно рассуждать
О Борхесе, о Бергмане, о Сартре,
Вокзал писавших через "ща" и "ю",
Податливых, пьяневших с полбокала
Шампанского, или глотка "Камю"1);
Одна из них всю ночь под ним икала.
Другая не сходила со стези
Порока, но играла в недотроги
И сочиняла мрачные стихи
Об искусе, об истине, о Боге,
Пускала непременную слезу
В касавшейся высокого беседе
И так визжала в койке, что внизу
Предполагали худшее соседи.
Любил он бритых наголо хиппоз,
В недавнем пршлом - образцовых дочек,
Которые из всех возможных поз
Предпочитают позу одиночек,
Отвергнувших семейственный уют,
Поднявшихся над быдлом и над бытом...
По счастью, иногда они дают,
Тому, кто кормит, а не только бритым.
Они покорно, вяло шли в кровать,
Нестиранные стаскивая платья,
Не брезгуя порою воровать -
Без комплексов, затем что люди братья;
Угрюмость, мат, кочевья по стране,
Куренье "плана", осознанье клана,
Худой рюкзак на сгорбленной спине,
А в рюкзаке - кирпич Валье-Инклана.
Любил провинциалок. О распад!
Как страшно подвергаться их атаке,
Когда они, однажды переспав,
Заводят речи о фиктивном браке,
О подлости московской и мужской,
О женском невезении фатальном -
И говорят о Родине с тоской,
Хотя их рвет на Родину фонтаном!
Он также привечал в своем дому
Простушек, распираемых любовью
Безвыходной, ко всем и ко всему,
Зажатых, робких, склонных к многословью,
Кивавших страстно на любую чушь,
Не знающих, когда смеяться к месту...
(Впоследствии из этих бедных душ
Он думал приискать себе невесту,
Но спохватился, комплексом вины
Измаявшись в ближайшие полгода:
Вина виной, с другой же стороны,
При этом ущемилась бы свобода).
Любил красоток, чья тупая спесь
Немедля затмевала обаянье,
И женщин-вамп - комическую смесь
Из наглости и самолюбованья,
Цветаевок - вся речь через тире,
Ахматовок - как бы внутри с аршином...

Но страшно просыпаться на заре,
Когда наполнен привкусом паршивым
Хлебнувший лишка пересохший рот
(Как просится сюда "Хлебнувший лиха!")
Любой надежде вышел окорот.
Все пряталки, все утешенья - липа.
Как в этот миг мучительно ясна
Отдельность наша вечная от мира,
Как бухает не знающая сна,
С рождения заложенная мина!
Как мы одни, когда вполне трезвы!
Грызешь подушку с самого рассвета,
Пока истошным голосом Москвы
Не заорет приемник у соседа
И подтвердит, что мир еще не пуст.
Не всех еще осталось звуков в доме,
Что раскладушки скрип и пальцев хруст.
Куда и убегать отсюда, кроме
Как в бедную иллюзию родства!
Неважно, та она или другая:
Дыхание другого существа,
Сопение его и содроганья,
Та лживая, расчетливая дрожь,
И болтовня, и будущие дети -
Спасение от мысли, что умрешь,
Что слаб и жалок, что один на свете...
Глядишь, возможно слиться с кем-нибудь!
Из тела, как из ношеной рубахи,
Прорваться разом, собственную суть -
Надежды и затравленные страхи -
На скомканную вылить простыню,
Всей жалкой человеческой природой
Прижавшись к задохнувшемуся ню.
Пусь меж тобою и твоей свободой
Лежит она, тоски твоей алтарь,
Болтунья, дура, девочка, блядина,
Ничтожество, мучительница, тварь,
Хотя на миг, а все же плоть едина!
Сбеги в нее, пока ползет рассвет
По комнате и городу пустому.
По совести, любви тут близко нет.
Любовь тут ни при чем, но это к слову.



1) "Камю" - выдающийся французский коньяк, лауреат Нобелевской премии

2.

...Что было после? Был калейдоскоп,
Иллюзион. Паноптикум скорее.
Сначала - лирик, полупяный сноб
Из странной касты "русские евреи",
Всегда жилец чужих квартир и дач,
Где он неблагодарно пробавлялся.
Был программист - угрюмый бородач,
Знаток алгола, рыцарь преферанса,
Компьютер заменял ему людей.
Задроченным нудистом был четвертый.
Пришел умелец жизни - чудодей,
Творивший чудеса одной отверткой,
И дело пело у него в руках,
За что бы он ене брался. Что до тела,
Он действовал на совесть и на страх -
Напористо и просто, но умело.
Он клеил кафель, полки водружал,
Ее жилище стало чище, суше...
Он был бы всем хорош, но обожал
Чинить не только краны, но и души.
Она была достаточно мудра,
Чтоб вскоре пренебречь его сноровкой
Желать другим активного добра
И лезть в чужие жизни с монтировкой.
Потом - прыщавый тип из КСП,
Воспитанный "Атлантами" и "Снегом".
Она привыкла было, но в Москве
Случался он, как правило, пробегом
В Малаховку с каких-нибудь Курил.
Обычно он, набычившись сутуло,
Всю ночь о смысле жизни говорил,
При этом часто падая со стула.
Когда же залетела - был таков:
Она не выбирала сердобольных.
Мелькнула пара робких дураков -
По имиджу художников подпольных,
По сути же бездельников. Потом
Явился тощий мальчик с видом строгим -
Он думал о себе как о крутом,
При этом был достаточно пологим
И торговал ликерами в ларьке.
Подвальный гений, пьяница и нытик,
Неделю с нею был накоротке;
Его сменил запущенный политик,
Борец и проч., в начале славных дел
Часами тусовавшийся на Пушке.
Он мало знал и многого хотел,
Но звездный час нашел в недавнем путче:
Воздвиг на Краснопресненской завал -
Решетки, прутья, каменная глыба...
Потом митинговал, голосовал,
В постели же воздерживался, ибо
Весь пар ушел в гудок. Одной ногой
Он вечно был на площади, как главный
Меж равными. Потом пришел другой -
Он был до изумленья православный.
Со смаком говоривший "грех" и "срам", -
Всех православных странная примета, -
Он часто посещал ближайший храм
И сильно уважал себя за это.
Умея "контра" отличать от "про"
Во времена всеобщего распада,
Он даже делал изредка добро,
Поскольку понимал, что это надо,
А нам не все равно ли - от ума,
Прельщенного загробною приманкой,
От страха ли, от сердца ли... Сама
Она была не меньшей христианкой,
Поскольку всех ей было жаль равно:
Политика, который был неистов,
Крутого, продававшего говно,
Артистов, программистов, онанистов,
И кришнаита, евшего прасад,
И западника, и славянофила,
И всех, кому другие не простят
Уродств и блажи, - всех она простила.
(Любви желает даже кришнаит,
Зане, согласно старой шутке сальной,
Вопрос о смысле жизни не стоит,
Когда стоит ответ универсальный).
Полковника (восторженный оскал),
Лимитчика (назойливое "Слухай!"), -
И мальчика, который переспал
С ней первой - и назвал за это шлюхой,
Да кто бы возражал ему, щенку!
Он сам поймет, когда уйдет оттуда,
Что мы, мерзавцы, прячем нищету
И примем жалость лишь под маской блуда -
Не то бы нас унизила она.
Мы нищие, но не чужды азарта.
Жалей меня, но так, чтобы сполна
Себе я победителем казался!
 
Любой пересекал ее порог
И, отогревшись, шел к другому дому.
Через нее как будто шел поток
Горячей, жадной жалости к любому:
Стремленье греть, стремленье утешать,
Жалеть, желать, ни в чем не прекословить,
Прощать, за нерешительный - решать,
Решительных - терпеть и всем - готовить.
Беречь, кормить, крепиться, укреплять,
Ночами наклоняться к изголовью,
Выхаживать... Но это все опять
Имеет мало общего с любовью.

3.

Что было после? Был иллюзион,
Калейдоскоп, паноптикум, постфактум.
Все кончилось, когда она и он
Расстались, пораженные. И как там
Не рыпайся - все призраки, все тень.
Все прежнее забудется из мести.
Все главное случилось перед тем -
Когда еще герои были вместе.
И темный страх остаться одному,
И прятки с одиночеством, и блядки,
И эта жажда привечать в дому
Любого, у кого не все в порядке, -
Совсем другая опера. Не то.
Под плоть замаскированные кости.
Меж тем любовь у них случилась до,
А наш рассказ открылся словом "после".
Теперь остался беглый пересказ,
Хоть пафоса и он не исключает.
Мир без любви похож на мир без нас -
С той разницей, что меньше докучает.
В нем нет системы, смысла. Он разбит,
Разомкнут. И глотаешь, задыхаясь,
Распавшийся, разъехавшийся быт,
Ничем не упорядоченный хаос.
Соблазн истолкований! Бедный стих
Сбивается с положенного круга.
Что толковать историю двоих,
Кому никто не заменил друг друга!
Но время учит говорить ясней,
Отчетливей. Учитывая это,
Иной читатель волен видеть в ней
Метафору России и поэта.
Замкнем поэму этаким кольцом,
В его окружность бережно упрятав
Портрет эпохи, список суррогатов,
Протянутый между двумя "потом".

4.

Я научился плавать и свистеть,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И ничего на свете не хотеть,
Как только продвигаться понемногу
По этому кольцу, в одном ряду
С героями, не названными внятно,
Запоминая все, что на виду,
И что во мне - и в каждом, вероятно:
Машинку, стол, ментоловый "Ковбой",
Чужих имен глухую прекличку
И главное, что унесу с собой:
К пространству безвоздушному привычку.



БАЛЛАДА

                              В то время я гостила на Земле.
                                               Анна Ахматова

И все же на поверхности Земли
Мы не были случайными гостями.
Не слишком шумно жили, как могли,
Обмениваясь краткими вестями
О том, как скудные свои рубли
Растратили - кто сразу, кто частями,
Деля на кучки... (Сколько не дели,
Мы часто оставались на мели).

И все же на поверхности Земли
Мы не были случайными гостями:
Беседы полуночные вели,
Вступали в пререкания с властями, -
А мимо нас босые слуги шли
И проносили балдахин с кистями:
Как бережно они его несли!
Их ноги были в уличной пыли.

И все же на поверхности Земли
Мы не были случайными гостями...
В харчевнях неуемные врали
Играли в домино, гремя костями,
Посасывали пиво, чушь плели
И в карты резались, хвалясь мастями,
Пел нищий, опершись на костыли,
Пока на площадях бумагу жгли...

И все же на поверхности Земли
Мы не были случайными гостями.
В извечном страхе пули и петли
Мы проходили теми же местами
Над реками, что медленно текли
Под тяжкими чугунными мостами...
Вокруг коней ковали, хлеб пекли,
И торговали, и детей секли.

И все же на поверхности Земли
Мы не были. Случайными гостями
Мы промелькнули где-то там, вдали,
Где легкий ветерок играл снастями.
Вдоль берега мы медленно брели -
Друг с другом, но ни с этими, ни с теми,
Пока метели длинными хвостами
Последнего следа не замели.


ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ ВАСИЛЬЯ ЛЬВОВИЧА

Маленькая поэма

                         Ах, тетушка! Ах, Марья Львовна
                         Василью Львовичу сестра!
                                        Пушкин, Дельвиг

                            Как скучны статьи Катенина!
                                     Предсмертные слова
                               Василия Львовича Пушкина


...Он писал в посланье к другу:
"Сдавшись тяжкому недугу,
На седьмом десятке лет,
Дядя самых честных правил,
К общей горести, оставил
Беспокойный этот свет.

Вспомним дядюшку Василья!
Произнес не без усилья
И уже переходя
В область Стикса, в царство тени:
"Как скучны статьи Катени -
На! "Покойся, милый дядя!"

Но чтоб перед кончиной,
В миг последний, в миг единый -
Вдруг припомнилась статья?!
Представая перед Богом,
Так ли делятся итогом,
Тайным смыслом бытия?!

Дядюшка! Василий Львович!
Чуть живой, прощально ловишь
Жалкий воздуха глоток, -
Иль другого нет предмета
Для предсмертного завета?
Сколь безрадостный итог!

Впрямь ли в том твоя победа, -
Ты, "Опасного соседа"
Всеми признанный певец, -
Чтоб уже пред самой урной
Критикой литературной
Заниматься наконец?!

Но какой итог победней?
В миг единый, в миг последний -
Всем ли думать об одном?
Разве лучше, в самом деле,
Лежа в горестной постели,
Называемой одром,

Богу душу отдавая
И едва приоткрывая
Запекающийся рот,
"Произнесть: "Живите дружно,
Поступайте так, как нужно,
Никогда наоборот..."?

Иль пожаловаться :"Боже!
Всем в удел одно и то же!
Со слезами в мир пришед,
Перед смертью вновь рыдаю
И в слезах же покидаю
Беспокойный этот свет?

Разве лучше, мир оставя,
О посмертной мыслить славе, -
Ах, к чему теперь оне -
Славы дань, мирские толки:
"Благодарные потомки,
Не забудьте обо мне!".

Иль не думать о потомках,
Но печалиться о том, как
Тело бренно, говоря
Не о грустной сей юдоли,
Но о том, как мучат боли,
Как бездарны лекаря?..

О, последние заветы!
Кто рассудит вас, поэты,
Полководцы и цари?
Кто посмеет? В миг ухода
Есть последняя свобода:
Все, что хочешь, говори.

Всепрощенье иль тщеславье -
В этом ваше равноправье,
Ваши горькие права -
Ропот, жалобы и стоны...
Милый дядя! Как достойны
В сем ряду твои слова!

Дядюшка, Василий Львович!
Как держался! Тяжело ведь -
Что там! - подвигу сродни -
С адским дымом, с райским садом
Говорить о том же самом,
Что во все иные дни

Говорил: в рыдване тряском,
На пиру ли арзамасском...
Это славно, господа!
Вот достоинство мужчины -
Заниматься в день кончины
Тем же делом, что всегда!..

...Что-то скажешь, путь итожа?
Вот и я сегодня тоже
Вглядываюсь в эту тьму -
В эту тьму, чернее сажи,
Гари, копоти, ея же
Не избегнуть никому.

Благодарное потомство!
Что вы знаете о том, что
Составляло существо
Этой преданности слову -
Суть и тайную основу
Мирозданья моего?!

Книжные, святые дети,
Мы живем на этом свете
В сфере прожитых времен,
Сублимаций, типизаций,
Призрачный ассоциаций,
Мыслей, звуков и имен.

Что ни слово, то цитата.
Как еще узнаешь брата,
С кем доселе незнаком?
На пути к своим Итакам
Слово ставим неким знаком,
Неким бледным маяком.

Нрав особенный? Причуда?
Так и жить тебе, покуда
Дни твои не истекли:
На пиру сидим гостями,
Прозу жизни жрем горстями
И цитируем стихи.

Но о нас, о книжных детях,
Много сказано. Для этих
Мы всегда пребудем - те.
Славься, наш духовный предок,
Вымолвивший напоследок:
"Как скучны статьи Катенина!"..
...............................




К ВОПРОСУ О РОЛИ ДЕТАЛИ В РУССКОЙ ПРОЗЕ

Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрач
И ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.
О деталь, какой позавидовал бы и врач,
Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!

Думал выбросить. И велик ли груз - скорлупа?
На троллейбусной остановке имелась урна,
Но потом позабыл, потому что любовь слепа
И беспамятна, выражаясь литературно.

Через долгое время, в кармане пятак ища,
Неизвестно куда и черт-те зачем заехав,
В старой куртке, уже истончившейся до плаща,
Ты наткнешься рукою на горстку бывших орехов.

Так и будешь стоять, неестественно прям и нем,
Отворачиваясь от встречных, глотая слезы...
Что ты скажешь тогда, потешавшийся надо всем,
В том числе и над ролю детали в контексте прозы?..





Константин Михайлов

ПОРОГ

После каждой войны остаются капралы и карты,
После каждой зимы выплывают погибшие звери,
И на теле любви подсыхают коросты азарта,
Стоит только мечте отступить за пределы постели.

Так - отправленный в прошлое я не хотел возвращаться.
Я ладонью прикрыл разноцветные взгляды приборов...
Но центральная ось все равно продолжала вращаться
В вихре грязных бумаг у подножий бетонных заборов.

У счастливых собак я узнал о причине разлуки,
У веселых коров я узнал о причине печали,
Вифлиемские овцы мне дали понятие муки -
Только люди молчали, молчали, молчали!

И когда, после паузы выдался ряд ускорений,
Я спалил календарь, ибо понял, что дело не в датах...
Это время - МОЕ. Бесконечное личное время,
То, которого так не хватает поэтам, ворам, и солдатам.


ГРАНЬ

Каждой голове, да на своей плахе
Почивать и чмокать сонный дух томно...
К зеркалу ночному подхожу в страхе,
Тыкая крестами в глубину комнат.

То ли я проснулся, то ли я болен...
Спят же все вокруг! Откуда мне бодрость?
"Так они ведь служат, ну а ты - волен." -
Сказано без слов и все же был - Голос.

А другой мне шепчет - "Не буди оных...
Зорок третий глаз, но тут не все зримо.
Вон - бери клинок, да и руби сонных!
Дармовая смерть. А боль - гляди - мимо..."

Заорал я, прянул от стекла -
                             "Боже!
Выведи на свет, не дай сгубить душу!"
А в ответ со скорбью - "Что и ты тоже?
Строил Я вчера, а нынче все. Рушу."


ДЕНЬ ЗНАНИЯ

В первый день сентября рок-н-ролльная грусть
Покидает простор перегонов.
В первый день сентября начинается блюз
Темно-синих осенних вагонов.

Никакая струна не возьмет этих нот,
И любой музыкант ошибется...
Этот блюз с облаков напевает Господь
Обещая, что лето вернется.

И поет Он о том, что не нужно так ждать -
Очарованно, вечно и верно.
В первый день сентября лучше плакать и спать,
Или пить неразбавленный вермут.

Две священных травы - конопля и полынь
Примут смерть ради зимнего хлеба,
И ночные снега на ладонях равнин
Станут зеркалом звездного неба.


БЕЛАЯ АРМИЯ

Слышатся звоны гитарные,
Свист, да команды коням...
Белую, белую армию
Ветер несет по полям.

Мчатся прозрачные призраки -
То ли снега, то ли дым...
Только убитым и изгнаным
Вовсе не холодно им.

И рассыпает их хлопьями,
И раздувает пургой,
Над пустырями и топями
Родины их дорогой.

В облике нечеловеческом,
Древней дорогой богов,
Едут они над Отечеством
По мостовой облаков.


ДОРОГА НА ВОСТОК

Когда любовь становится стихом -
Она уже прочитанная повесть...
И путь один - спуститься  за грехом
В подвал любви, где плачут страх и совесть.

Так думал я - и я платил оброк,
Пока не понял - Бог спасает даром.
Покуда есть Дорога на Восток
Нам не грозят раскаянье и кара.

Никто из нас не долетал до дна,
И даже худший не сходил в геенну...
Едва была доказана вина -
Бог убивал - бесплатно и мгновенно.

Ни белый врач, ни черный комиссар -
Он просто импульс - выстрел чистой воли...
Всего один - единственный удар -
И сразу - смерть - без страха и без боли.

Теперь я чист. Но я скорблю о том,
Что смысла нет ни в верности ни в блуде...
Когда любовь становится стихом -
Ничем иным она уже не будет.






Тим Собакин

От меня уехал Волк.
Я кормил кго капустой, 
Видно, 
этот овощ вкусный, 
Видно, 
кушать он не мог. 

Волк уехал от меня. 
Сколько зверя не кормите, 
Для него природы нити 
Крепче толстого ремня. 

Он уехал в дальний лес, 
Где растут деревьев тыщи. 
И построил там жилище, 
И в него, довольный, влез. 

А потом глядит вокруг, 
А внутри жилища -- 
пусто... 
Где же ты, 
моя капуста? 
Где же ты, 
мой верный друг? 

Ночью Волк сидит на пне, 
на луну тоскливо воя... 
Видно, 
нет ему покоя. 
Видно, 
помнит обо мне. 





Олег Ладыженский

КАСЫДА О БЕССИЛИИ

Я разучился оттачивать бейты. Господи, смилуйся или убей ты! --
чаши допиты и песни допеты. Честно плачу.

Жил, как умел, а иначе не вышло. Знаю, что мелко, гнусаво, чуть слышно,
знаю, что многие громче и выше!.. Не по плечу.

В горы лечу -- рассыпаются горы; гордо хочу -- а выходит не гордо,
слово <<люблю>> -- словно саблей по горлу. Так не хочу.

Платим минутами, платим монетами, в небе кровавыми платим планетами,--
нет меня, слышите?! Нет меня, нет меня... Втуне кричу.

В глотке клокочет бессильное олово. Холодно. Молотом звуки расколоты,
тихо влачу покаянную голову в дар палачу.

Мчалась душа кобылицей степною, плакала осенью, пела весною,--
где ты теперь?! Так порою ночною гасят свечу.

Бродим по миру тенями бесплотными, бродим по крови, которую пролили,
жизнь моя, жизнь -- богохульная проповедь! Ныне молчу.



ЗА КУЛИСАМИ

От пьесы огрызочка куцего
Достаточно нам для печали,
Когда убивают Меркуцио --
То все еще только в начале.

Неведомы замыслы гения,
Ни взгляды, ни мысли, ни вкус его --
Как долго еще до трагедии,
Когда убивают Меркуцио.

Нам много на головы свалится,
Уйдем с потрясенными лицами...
А первая смерть забывается
И тихо стоит за кулисами.

У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом.




НОЧНЫЕ ЦИКАДЫ

                                  На мертвой ветке
                                  Чернеет ворон.
                                  Осенний вечер.

                                            Басе

Небыль?
Вечер?
Небо на плечи.

* * *

Ветер о шиповник
ночью --
в клочья.

* * *

Сколько стоишь ты,
душа?
Отблеск
медного гроша.

* * *

Умирающего спасение --
в невозможности
воскресения.

* * *

Мне назначены судьбой
бой
и боль

* * *

Жалко
палку --
бьет по псу.
Палка,
я тебя спасу.

* * *

Я такого не хотела --
чтобы тело
улетело.

* * *

Прорастают семена из пепла,
вскормлены углями и золой.
Это я, наверное,
ослепла,
стала злой.

* * *

Добра много?
Зла мало?!
Держись --
ногу сломала
жизнь.

* * *

Из гнилья
слова --
если я права.
Или век гнилья,
или я -- не я.

* * *

В руку пригоршню дерьма --
Вот вам
жизни кутерьма.

* * *

Дрожь
рук --
а вдруг?!

* * *

Дети,
солнце светит где-то.
Помните это.

* * *

Палый
лист,
не злись --
это жизнь.
Ложись.

* * *

Нерожденные слова горло теребят.
Я училась убивать --
начала с себя.

* * *

Небо
требует мзды
с каждой шлюхи-звезды.

* * *

Крики, лица, толкотня.
Застрелитесь
без меня.

* * *

Не кричите.
это я --
на изломе острия.

* * *

Догорает свеча,
что-то тихо шепча
молчаливой
громаде
меча.

* * *

Отвечаю палачу:
-- Я не плачу.
Я плачу.

* * *

Можно сказать смело:
-- Смерть, не сметь!..
Посмела.

* * *

Телами
гасили
пламя.

* * *

Вен небесных просинь
вторглась в мои сны.
Это просто осень
поперек
весны.

* * *

Ненавистны ты и я
мерзкой твари Бытия.
Потому что наши души
вне
ее разбухшей туши.

* * *

Ухожу.
Махните мне рукой.
По ножу -- в покой.

* * *

Месть
Творцу
не к лицу

* * *

К чему мне эти минуты,
Продлившие осенний дождь?..
Еще одна цикада в хоре.

* * *

Кажется: лишь миг -- и я пойму,
почему
так трудно одному.





Неизвестный автор

Крыша едет - остановка, вылезай.
Василечки, василечки, синий цвет... 
Где же, где же твои синие глаза?  
И табличка на газоне:  "Бога нет".  





Наталья Мазова

Кто много плакал - тот смеется,
Тот любит вина и гостей,
Тот не надеется, не рвется,
Не ждет ни денег, ни вестей.

Вовеки жалоб не сорвется
С улыбкой осиянных губ.
Во тьме лесов тропинкой вьется
Твой путь, неправеден и глуп.

Так пусть вино златое льется,
Милей оно потоков слез.
Не нам печалиться всерьез -
Кто много плакал, тот смеется.

Веселый нрав к тебе вернется,
Пусть нет ни денег, ни вестей.
Добудь вина, зови гостей -
Кто много плакал, тот смеется.






Лариса Бочарова

ВТОРАЯ ПЕСНЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ           1994 г.
(Посвящение Hовосибирску)

Где вас искать, когда раздастся рог,
Создатели чужих воспоминаний?
Речной песок и пыль больших дорог
Покрыли строки жизнеописаний.

Помнишь,
 как наш пенистый кубок наполняли цветы
   с облетающих яблонь?
Помнишь,
 как мятежное небо превращала гроза в
   скандинавскую гавань?
Как рвались облака
 легким взмахом крыла нибелунгского шлема?
Hо последнего слова нас лишает судья,
   и судья этот - Время.

Катись, моя кибитка, по лезвию ножа,
Холщовая накидка, песчаная скрижаль...
А ангелы смеются,
Разыгрывая в кости мой удел,
 Там, где есть предел
 Скорби.

Помнишь,
 как на пляжном песке мы во время дождя
   возвели нашу крепость?
Помнишь,
 как на выпавшем снеге мы читали следы,
   как потерянный эпос?
Как умели мы в шелесте мокрой травы
   слышать роханский топот?
Приговор приведен, и в конце его -
   смерть через жизненный опыт.

Мы столько раз бежали
в надежде встретить дом,
Слова моей скрижали
рассыпались песком.
Hо будет остановка,
И судьбы взвесит белый Гавриил,
 Лишь хватило б сил
 Выжить.

Помнишь,
 как в пыли площадей подымали мы
   наше вагантское знамя?
Помнишь,
 как в сплетенье ветвей и под куполом звезд
   мы смотрели на пламя?

Как по ветру летел пурпур наших плащей,
 как сердце летело?
Уведи понятых, время судит не нас -
 только бренное тело.

Катись, моя кибитка,
в пыли по ось колес,
Полынный вкус напитка,
тщета земных угроз.
Когда ж великий Логос
Молчанием накроет этот мир,
 Что ты крикнешь мне
 Взглядом?

Пока еще трубит призывный рог,
Пока что живы имена и лица,
Читайте в колеях больших дорог
Скрижалей наших пыльные страницы.                                              




TERRA PROVANSAL   1996

Здесь, где небосвод, словно рана, ал,
Здесь, среди цепей и песчаных скал,
Я тебе скажу, мой неверный брат,
О земле другой - terra provansal.

Там среди лесов утопает даль,
А в тени соборов нетленный свет.
Там ковалась вера моя, как сталь -
Ей служить до гроба я дал обет.
Вскипела по борту морская пена,
Hо в землях чужих славил я неизменно
Terra mea, terra mea.

Там восходят замки по склонам Альп,
К куполу небес, что глубок и чист,
Там ветра звенят от труворских альб,
Там латинский гимн разрывает высь.
О, как там умеют любить и петь,
Троице святой вознося хвалу,
Тот, кто там рожден, презирает смерть,
Тот, кто там рожден, недоступен злу.
В железе оков и в неволе плена
Перед нею одной склоняю колена -
Terra mea, terra mea.

Там на площадях и монах, и вор
Из единой братины пьют вино.
Там с душою плоть развязала спор,
Там любовь с аскезой слились в одно .
Затканный гербами струится шелк -
Золоченый крест и червленый лев.
Там сильнее клятв и закона долг,
Там Господь любимей, чем лица дев.
Возьми мою жизнь, мне не будет больно,
Возьми мою жизнь теперь, пока я помню
Terra mea, terra mea!


Где толкует мистик свою скрижаль,
Где над витражами гремит хорал,
Рыцарь белоснежный хранит Грааль.
Там моя земля -
Terra Провансаль!






Митя Бродский
(найдено в сети)

* * *

Вставьте мне в сердечко звёздочку, звёздочку, 
Вместо ушек вставьте ракушки, ракушки, 
А заместо глазок - шарики, шарики, 
Вместо брючек дайте штаники, штаники, 
Положите меня в ясельки, в ясельки,  
Чтобы я лежал бы в люлечке, в люлечке
И пускал из носа сопельки, сопельки, 
Издая при этом вопельки, вопельки.
А потом постройте радугу, радугу, 
Чтоб по ней бежали гномики, гномики
Чтобы в ней бы жили кошечки, кошечки,
И кормите меня с ложечки, с ложечки.  
Но вы этого не можете, не можете.
Ну так что ж вы блядь меня не уничтожите?






Александр Блехер

Представь тот берег, над коим вскоре
жестокий ангел подымет косу -
и корабельным норманнским носом
отметит смерть голубое море,
и лебединой звенящей стаей
душа, исторгнутая металлом,
над бесконечным бессонным валом
на юг потянется, улетая.

Представь гребенчатый гордый город,
с главой из злата, с каменным боком,
его судьбы не узнать до срока -
но и она завершится вскоре,
поскольку скачут во мраке лунном
и погоняют коней буланых,
от сумасбродства зимнего пьяны,
черноволосые злые гунны.

Представь себе, предположим, сердце
кого-то, знавшего твой обычай,
и бьется, крик исторгая птичий,
и подчиняется счету терций,
и выжидает, и сладким адом
переполняется, жарким бегом -

Отрадней граду тому и брегу
в час твоего появленья рядом.






Воланд (форум ТКРИ "Золотые Леса")

В безумном мире, богатом болью,
Никто не встретит Вас хлебом-солью,
Пинок по почкам - валяйся в луже,
Ментам чё вякнешь - так будет хуже.
Заходит Солнце, фонарь включили.
Судьба-индейка сгорела в гриле.
Читаю книгу. Смотрю на звёзды.
Зачем так рано? А чё так поздно?
Исчезло детство в дорожной пыли.
О чём мечтали? Уже забыли.
Любви хотели? Ловите кукиш.
В жестоком мире - здоров не будешь.
Талдычит ящик: "Купите пива".
А мне б - хоть часик побыть счастливым,
Не слышать боли разбитых судеб,
Увидеть, как улыбнутся люди...
Но люди хмуры, серьёзны, строги:
Чего ты хочешь? Свали с дороги!
Хотелось счастья - а вышла фига.
И я, зевая, захлопну книгу.

23.06.2003 г.






Любелия (Юлия Морозова)

САЛЬЕРИ

1 

Весна играет реквием. Басы 
И теноры, и птичьи злые трели. 
И метрономом тикают часы, 
И под окном карета - в такт капели. 

И не понять, не разгадать секрет 
Который ты желал узнать так страстно... 
...Ведь Моцарта давно на свете нет, 
Сальери постарел , и жизнь напрасна. 

Разьять музыку: скрипки и альты, 
Фагота соло. Флейты и кларнеты. 
...Но Моцарт был со звуками на ты! 
А ты, а ты... Хоть уходи в поэты! 

Сплетай слова, немузыкально вой, 
Не слушай, что весна тебе играет. 
Вот Смерть подходит. Явно за тобой 
И моцартов мотивчик напевает... 

2. 

Я думал, что чего-то стою, 
пока не кончилась весна. 
Я думал - пепел сединою 
но это - пеплом - седина. 

Я думал, что еще усилье 
и я взлечу на радость вам, 
но оказалось, эти крылья 
не соответствуют ветрам, 

я думал, что бегу и плачу, 
а я смеялся и стоял. 
...Я больше ничего не значу, 
я покидаю этот зал. 

3. 

В Китае - все китайцы. Соловьи 
Приручены, и перышки из жести 
Поют о механической любви, 
Свободе золотой, латунной чести. 

Фарфоровые оды льются ввысь 
Весна ль, зима, погода ль , непогода. 
Заслушайся, больной, приподнимись - 
Играет электронная природа. 

Забудь своих микробов, стыдный страх. 
Твой вирус побежден и безопасен. 
И роз в саду безудержный размах 
Для пения стального так прекрасен. 

А дальше - пуск. Невнятица теней 
Оттенков обезличенность скупая. 
...И бьется безголосый соловей, 
Пытаясь оду спеть о розе рая, 

И вьется вдаль Великая стена. 
Механик удаляется со свитой. 
И песня соловья обречена. 
И сказка напечатана репринтом.




ИЗ КЪЕРТЭ

И когда-нибудь тот, в чью руку ты лег, обнаружит, что держит меч. 
И когда-нибудь та, что в сердце твоем - запоет, как поет стрела. 
И землею станет твоя постель - хоть и жестко, придется лечь. 
И петлей затянется путь прямой, и закличут колокола. 

И ты встанешь один на один с виной, рукояткой в ладони сна. 
Ты блеснешь на солнце - полет высок. Поймаешь луч на клинок. 
А та что в сердце - уйдет стрелой, туда , где поет весна. 
...И тот, кто держит тебя как меч - опустит тебя в песок. 

23 Июня 2002




ПОДРАЖАНИЕ ЛОРКЕ

-Девушка, девушка, что с моим счетом куда мои деньги пропали? 
-Ах, дорогой абонент, если б мы знали, если б мы знали... 
-Девушка, девушка, что с моей связью, звонки мои рвутся, как нити? 
-Ах, дорогой абонент, ну зачем же тогда вы звоните? 
-Девушка, девушка, я вас урою, я зол, словно бык на корриде! 
-Ах, дорогой абонент, претензии - в письменном виде. 
-Дэвушка, дэвушка ,пэрсик цветущий, вас поджидаю у входа! 
-Ах, дорогой абонент, нелетная нынче погода... 

23 Июля 2002







Ярославна (форум ЗЛ)

По чью душу поет ветер,
Почто вьюга несет пепел,
По ком страшно стучит сердце,
Куда скрыться, куда деться?

Мороз звездный как лед сколот,
Рассвет поздний, не день - морок.
Звала к небу - уйми стужу,
Пускай плачет капель в лужах.

Пускай солнце взойдет снова!
Да, знать, в выси не внять слову.
Не внять речи - метель воет,
Тоской темной в груди ноет.

Дождусь друга, найду ль силы?
В каких странах сейчас милый?
Откель, вьюга, несешь пепел?
По чью душу поешь, ветер?






Артемий Дановский

Будто кто-то резко рванул стоп-кран,
Будто разом не стало сердца.
Лишь четыре слова на весь экран:
"Почему она ещё сердится?"

Блик вальсировал на стекле, крутясь,
Телевизор рыдал о ком-то.
Двадцать крупных букв гарнитуры "Таймс"
Освещали, как солнце, комнату.

Потушить экран, потянуть за шнур!
Проживу как-нибудь без солнца!
Упаду на кафель, умру, засну - 
Да глаза обожгла бессоница.

Закричал. При имени божества
Полыхнула геенна ярко,
Но меня велением большинства
Продавать повезли на ярмарку.

Много не возьмут - лишь бы сбросить с плеч,
Чтобы ночью не слышать больше,
Как кричит тут кто-то и просит плеть:
"Утолите мою боль болью же!"

декабрь 2000 - 4 января 2001 г.






Сандра Блэк

ТОМУ, ЧЬЕ ИМЯ - ПЯТЫЙ

я скажу тебе десять слов, не имеющих особого смысла,
не имеющих ни цвета, ни запаха, ни реальности, как мы ее видим
ты уже докачал, я - нет, да еще мессага повисла
мы скорее умрем друг без друга, чем друг друга нарочно обидим
'по волнам моей памяти', по холмам Карантинной Зоны,
по буферам вселенной, по велению сердца, по барабану,
по законам, предписывающим жалость 
к смертельно раненным и безнадежно влюбленным,
ради всего на свете, пойми наконец - я никогда от тебя не устану
я даю тебе чистую карту, хоть миры там рисуй, хоть лица,
открытый лист на любые действия в прошлом и будущем, что еще надо?
это странное чувство, как будто внутрь сердца вдруг посадили птицу,
и она там бьется, бьется, и это - само по себе награда






Тайни Андерссон

Птица вернется на запад, вернется на север - ветер.
Много ли смысла в вопросе, и кто за это в ответе?
Снова трава по пояс, в горле комок, и снова
Слушаю песню ветра, стараясь расслышать - Слово.